SIMBA (simba1)
Новичок
В детстве Тристан больше всего любил носиться по высокой траве, чтобы она хлестала по бабкам, и, набегавшись, уткнуться в мамин живот, чтобы в рот полилось душистое молоко. С мамой было хорошо и уютно. Мама всегда защитит и накормит, подскажет, чего надо бояться, а чего нет. И, пока Тристан носил пушистую жеребячью шерстку, пока никто не покушался на его независимость, он чувствовал себя самой счастливой лошадью на свете.
Неприятности начались, когда конюх вошел с маленьким недоуздком. Сначала Тристан насторожился, а когда понял что пришли по его душу, принялся бегать по деннику, в душе его росла паника. Конюх двигался ловко, что-то приговаривая, и, наконец, зажал беглеца в угол, быстрыми и точными движениями надевая недоуздок на жеребенка. Потом, не отпуская, он долго стоял и гладил Тристана, по спине, по шее, а тот трясся как заведенная пружина, готовый ринуться наутек, как только образуется просвет.
- Ну что же ты такой дикарь? Тихо, тихо, не дрожи ты так. Не съем я тебя. Весь в отца пошел, тоже мне мустанг нашелся. Ну что, страшно, когда дед Василий гладит? – Приговаривал конюх, но Тристан не расслаблялся. Он долго еще не мог привыкнуть к людям, да и не хотел. Такой ему достался от природы характер. – Ну, бог с тобой, беги к своей мамке, сорванец, - Василий разжал объятия и малыш, спотыкаясь, помчался в другой конец денника.
Так в его жизнь ворвались люди, вооруженные трензелями, седелками, хлыстами и щетками. Все это Тристан ненавидел, но не боялся. Тяжело он пережил разлуку с мамой – все кружил и кружил по деннику, кричал, звал ее, но мама не приходила. В соседних денниках тоже плакали жеребята, отбитые от матерей. Не успел он прийти в себя, как ему стали зачем-то пихать железо в рот. Конечно, он не дался без боя.
Потом начался полный кошмар. Как только Тристан более-менее смирился с чисткой, и уже не ждал подвоха, случилась неприятность, к которой он оказался не готов.
Утро начиналось как обычно, ничто не предвещало беды. Пришел конюх, и Тристан, немного покружив по деннику, позволил себя поймать, немного поизвивался во время чистки, и думал, что сейчас его отпустят. Но тут Василий подошел к его левому боку, причем как-то странно, скособочившись, будто что-то прятал, и, неожиданно, на спину легло нечто незнакомое. Тристан присел и затарабанил копытами по полу, прокручивая в голове варианты возможного спасения. Решение одно – бежать!
Он прыгнул вперед, но хитрый Василий уже висел на недоуздке, а на помощь ему спешили другие. Короче говоря, сбежать не удалось. Под брюхом начала затягиваться подпруга, и тут Тристан не выдержал. Он рванул изо всех сил, раскидал конюхов и поскакал, отбрыкиваясь по дороге от сползающей по спине седелки. В этот день жеребенок впервые узнал, что такое губовертка. В глубине души он, наверное, понимал, что кто-то должен проиграть в этой битве, но война еще не закончена.
С великим трудом на Тристана надели беговую сбрую. День за днем конюх Василий и тренер Иван Рогожин терпеливо водили трясущегося коня под уздцы, потом всей конюшней закладывали его в качалку, и все водили, водили, успокаивали, и так изо дня в день.
- Слушай, Вань, а давай ему закрытую оденем, а? – Спросил однажды конюх.
- Нет, Вась, не надо. Не боится он ничего. Просто дурака валяет.
- Боится, не боится… Какая разница? Давай оденем, всё легче будет.
- Нет, я его переупрямить должен, понимаешь? Иначе он всю жизнь будет людей дурачить своими хитростями. И так уже из-за него валерьяновку ведрами хлещу. Или я его, или он меня.
- Ну, делай, как знаешь. Ты молодой, тебе и карты в руки, - вздохнул Василий. - Это мы, старики, за вас переживаем все, боимся. Только смотри, будь осторожней, страшновато мне все-таки. Ну, с богом!
Тристан вдруг почувствовал, что качалка стала тяжелее – в нее сел Иван. Конюх отпустил недоуздок, и путь был свободен. Жеребец рванул вперед, и трензель тут же врезался в рот, задирая голову.
Выпучив глаза и раздувая ноздри, Тристан понесся вперед, не разбирая дороги. Огромными скачками он пожирал пространство, рассудок помутнел, вожжи выворачивали голову из стороны в сторону, мешая скакать. Сзади слышался монотонный голос тренера, он успокаивал и убаюкивал, и, наконец, покрывшийся мылом и задыхающийся, Тристан замедлил бег. Трензель тут же успокоился во рту, боль отступила, и конь остановился, тяжело поводя боками. Какое-то время он стоял на месте, боясь пошевелиться. Но тут вожжа на спине задвигалась, и жеребец ударил задом, но, пока его ноги были в воздухе, спину ожег удар. Он отмахнул еще – опять удар. Иван был готов, и после третьего удара Тристан понял, что задом бить не стоит.
Вожжа опять заелозила по крупу, тренер защелкал языком, и жеребенок нерешительно шагнул вперед. Ничего не произошло – трензель во рту спокоен. Еще шаг, еще и еще, только сзади все слышно: щелк, щелк, щелк. Тристан перешел на трот, вожжа щекотала спину, и он набирал темп – вот легкая размашка, копыта отбивают четкий ритм, как стрелки часов. Ветер забирается в ноздри и обжигает легкие. Щелк – галоп – трензель уперся в раненый рот, и Тристан остановился как вкопанный. Потом на него надели чек, который задирал голову вверх и не давал собраться – скакать стало еще труднее, а рысь делалась все быстрее. И так повторялось снова и снова, пока рефлексы прочно не заняли свое законное место в мозгу.
Иван часто приходил к Тристану, стоял у решетки денника и монотонно бубнил что-то, а тот слушал его, заложив уши. Все предложенные лакомства были отвергнуты.
- Ну что ты такой злюка? – Говорил Иван. – Хватит скалиться, давай дружить. – Но Тристан дружить не хотел. Он исправно работал, выкладывался, как мог, но людей не любил.
Он рос, креп на глазах и превращался в настоящего бойца. На упитанных гнедых боках выступали темные яблоки, нос украшала проточина, а на ногах – три кокетливых белых носочка. От великих потомков Барса и Сметанки ему достался крупный рост, а от американских предков – немного оленья, кадыкастая шея, горячее сердце и дурной характер. Он стал настоящей пыткой для коваля, ветеринара и конюхов, а тренер воспринимал его как сложную головоломку, которую непременно надо решить.
Так проходило время, и каждый день – новая битва, пока, наконец, Тристан не попал на ипподром. На конном заводе все вздохнули облегченно, а на ипподроме никто не подозревал о надвигающейся грозе.
После долгой и утомительной дороги Тристан оказался в незнакомом деннике. Пахло свежими опилками и чужими лошадьми. Из-за решетки на него смотрела пара настороженных глаз. Тристан прижался храпом к решетке, сосед сделал то же. Оба с шумом втянули воздух. Жеребец! Раздался визг, и копыта загрохотали по стенам – война была объявлена.
Жизнь на ипподроме оказалась суетливой, люди и лошади то и дело сновали по коридору. Конюх Наталья Петровна, немолодая женщина, смело входила в денник, все время что-то приговаривая.
- Ну что, дармоед. Ну, уши-то отлепи от головы, нечего пугать-то. Пуганые мы уже. А ну прими… - Наталья Петровна толкала жеребца плечом в бок, ворча и вытирая рукавом лицо. Тот уступал, клацал зубами в воздухе, но кусать не кусал.
Тренер, Андрей Степанович Трошин, доставшийся Тристану, оказался человеком терпеливым и понимающим. Он упрямо направлял энергию лошади в нужное русло, и никогда не бил, хотя хлыст держал всегда наготове, и Тристан это видел. Только с ковалем ему не повезло, тот оказался грубым и крикливым, и справиться с конем в одиночку не мог.
Наконец наступил день первого квалификационного заезда. Тристан нервничал во время проминки – его пугал вид переполненных трибун. И вот, наконец, дали звонки на старт, и лошади, набирая ход, выстроились за стартовой машиной. Тристан бежал, старательно выбрасывая ноги, стук копыт бегущих рядом лошадей заводил его. Удила слегка давили, сдерживая его ход. Они прошли первую четверть, когда бежавшая рядом по бровке кобыла чуть ушла вперед. На секунду Тристану показалось, что все они уходят от погони, и что надо вырваться вперед любой ценой, и он сбился. Андрей Степанович всю прямую боролся с ним, и только перед вторым поворотом ему удалось справиться, и Тристан побежал рысью. В итоге, они финишировали в самом хвосте.
Тристан стоял в конюшне и трясся от перенапряжения. Из гнедого он стал вороным от пота, глаза вылезали из орбит, вены выступили на мокрой морде, а ноздри раздувались до невероятных размеров. Наталья Петровна помазала разбитые ноги, помыла коня, закутала в теплую попону и повела шагать. Сначала Тристан даже не косился по сторонам. Он устал до такой степени, что кровь стучала в голове отбойным молотком. Несколько раз он даже споткнулся, потому что не было сил смотреть под ноги. На мокром носу повисли капельки воды. Он слизнул их, и понял, что сильно хочет пить.
На следующий день все болело, ноги отказывались разгибаться. Тристан валялся на полу и таращился в стену. Мимо пролетали запахи, мысли текли вяло. В конюшне не было обычной суеты – выходной. Соседи жевали сено и фыркали время от времени, в углу черный толстый паук плел свою паутину.
И потекли дни, похожие один на другой. Тренировки, тренировки, тренировки… Мах, торт, водилка, и каждый день – очередное сражение. Второй квалификационный заезд пошел удачнее, чем первый, Тристан сбоил только один раз, но быстро исправился. Мышцы болели уже меньше, усталость отступала все быстрее.
Однажды, солнечным летним днем, шагая мимо трибун, Тристан услышал запах. Что-то зашевелилось внутри, он заржал и затряс головой, не понимая, откуда это наваждение. Подняв глаза, он увидел ее. Она удалялась, источая тот неповторимый, сладкий аромат, который кружил сознание и пронизывал током все мышцы. Тристан прибавил ходу, вожжи немедленно натянулись. Он уступил, и, когда натяжение ослабло, он прихватил настырное железо зубами, чтобы не мешало, и сорвался в карьер. Тренер кричал что-то, и обезумевшему Тристану уступали дорогу. Он давно обогнал кобылу, и все скакал и скакал, не разбирая дороги. Он даже испугался самого себя. Покрывшись мылом, он ослабил хватку, и трензель немедленно впился в рот, будто только и ждал этого момента.
- Спину! – Закричал тренер, и рванул левую вожжу. Тристан автоматически повернул влево, и уперся в другого наездника. Он вынужден был сбавить ход и сдаться. Он бежал, почти положив голову на плечо человека, роняя на него хлопья пены.
У конюшни их встретила Наталья Петровна.
- Что на этот раз? – Спросила она.
- Увидел кобылу в охоте и прокатил меня пару кругов галопом, - уставшим голосом ответил Андрей Степанович. – Посмотри, ноги разбил?
- А как же, без этого никуда.… Ох, батюшки, ну за что мне такое наказание на старости лет. Скорей бы уж на пенсию… - пробурчала женщина. – И ногавки новые изорвал, паразит. Ну что же мне с тобой делать?
А Тристан думал о том запахе, что свел его с ума. С тех пор, стоя в своем деннике, он провожал громким ржанием каждую лошадь. Он хотел сражаться, но не на беговой дорожке за первое место, а лицом к лицу, с любым, кто встанет на пути. Какой-то древний инстинкт заставлял его кричать во все горло – дайте мне повод, один лишь повод, и я докажу, что я – сильнейший!
Так прошел год. Тристан возмужал, окреп. Теплым весенним днем он гулял в леваде. Шли бега, и он провожал ржанием спешащих на беговую дорожку лошадей. Услышав очередные звонки на старт, в который раз разволновался и принялся носиться вдоль забора. Крики и свист трибун наполняли мышцы пружинящей энергией, ему хотелось нестись куда-то, куда угодно, лишь бы не оставаться в этом загоне.
С одной стороны, у ограды, лежала навозная куча. Разросшись, она сползла в леваду, делая забор немного ниже. Тристан разогнался – скачок, другой, третий, четвертый, прыжок! Задние ноги ударились о железо, и он очутился на другой стороне, увязнув передними. Рывком, едва не упав, он выпрыгнул на асфальт, и понесся к дорожке.
Он метнулся было на дорожку, но навстречу ему кто-то шел, и он рванул в другую сторону, к проходной, где, по роковой случайности, из ворот выезжала машина. И Тристан устремился в просвет.
Он понесся вперед, мимо гаражей, к шумной улице. Люди шарахались от него, некоторые растопыривали руки в тщетной попытке задержать обезумевшую от страха лошадь. Он скакал по дороге, по тротуарам, по газонам, но ужас преследовал его везде. Иногда он замедлял свой бег, понимая, что вот-вот упадет.
Наконец, на город спустились сумерки, и Тристан остановился среди деревьев. Наверное, это был парк. Он долго не мог отдышаться, мысли его путались, в глазах все плыло и качалось. Этот другой мир оказался пугающе недружелюбным, но Тристан собирался жить дальше, несмотря ни на что. Он немного пожевал травы, попил из лужи и двинулся в путь.
Он тихо брел по городу, срывая по дороге листву деревьев и наслаждаясь тишиной. Время от времени на него набрасывались бродячие собаки, иногда одинокие прохожие останавливались и пытались приманить его.
Понимал ли он, что остался в живых только чудом? Жалел ли о побеге? Нет, не жалел. Даже голод и жажда не заставили бы его вернуться назад.
Начинало светать, когда Тристан набрел на железную дорогу. Он затрусил вдоль рельс. Когда мимо пронесся первый поезд, он ринулся в сторону, и поскакал вдоль забора, сердце его чуть не выпрыгнуло из груди. Но вскоре он привык к поездам, и просто отходил в сторону. Так он шел очень долго, один день сменял другой.
Однажды, переходя железнодорожное полотно, он зацепился наполовину оторвавшейся подковой, и едва не упал. Подкова прочно застряла под шпалой. Вдалеке послышался шум поезда. Тристан собрал оставшиеся силы и рванулся. На его счастье подкова оторвалась вместе с куском копыта, и поезд снова промчался мимо.
Наконец, город остался позади. Тристан свернул с железной дороги, он шел на юг. Обходил города и оживленные трассы, пасся на лугах и запущенных полях. На него уже почти не обращали внимания – эка невидаль, лошадь в деревне. Иногда свежий ветер налетал и принимался трепать гриву, и Тристан пускался на перегонки с ветром. Мокрая трава хлестала по ногам, пробуждая какие-то воспоминания, теперь уже не вспомнить, какие.
Тристан все шел и шел, грива давно свалялась, в хвосте застрял репейник, бока покрывал толстый слой грязи.
Однажды все тот же ветер донес до него запах другой лошади, и он разволновался, заржал. Он поспешил навстречу, вглядываясь в даль, и нашел ее. Рыжая лошадь подняла голову и шагнула навстречу. После обряда приветствия и знакомства, оказалось, что это кобыла. Тристан загарцевал вокруг, но она не приняла его ухаживания, и жеребец получил неслабый пинок в грудь. Он неустанно повторял попытки, и все они были обречены на провал.
Увлекшись, Тристан не заметил подошедшего хозяина кобылы. Тот швырнул в него камень, и Тристан ускакал прочь.
Он мало спал, прятался от дождя под деревьями. Часто его прогоняли, если он пасся на посевах. Но он старался избегать людей, и держаться подальше от лесов, где запах дикого зверья не давал ему покоя.
На пути ему встречались коровы, козы, лошади. Они мирно паслись и никуда не спешили. Иногда брехливые псы донимали своим пустым лаем, но Тристан перестал обращать на них внимание, а слишком назойливых отгонял. Он понимал, что тот, кто лает, не станет кусать, а собаке и лошади делить нечего.
Однажды путь его преградила широкая река – самая широкая из тех, что он видел прежде. Он долго бродил вдоль ее берегов, жуя сочную траву заливных лугов, и не решался плыть. Раньше он переходил реки, но они были гораздо меньше, а на противоположном берегу этой трудно было собаку отличить от козы.
Так прошло несколько дней. Наступила страшная жара, и мухи облепили жеребца с ног до головы. Все чесалось, хвост не помогал. Иногда Тристан принимался носиться галопом, чтобы согнать назойливых насекомых. В конце концов, он не выдержал и вошел в воду. Он входил все дальше и дальше, и, в конце концов, копыта перестали касаться дна, и он поплыл. Холодные течения приятно омывали воспаленные, зудящие бока, слепни, наконец, оставили его в покое.
Он долго плыл, отфыркиваясь, и вышел на противоположном берегу. Отряхнулся, пошел дальше.
Наступили холода. Трава сначала покрылась инеем, а потом и вовсе спряталась под слоем снега. Тристан терпеливо откапывал ее, но она пряталась все глубже и глубже. Тело его покрылось густой шерстью, но холод все равно пробирал до костей.
В конце концов, исхудавший и слабый, он дошел до второй широкой реки, но она давно замерзла, и Тристан, не задумываясь, пошел на другой берег. Под тонким слоем снега лежал лед, и Тристан постоянно поскальзывался, негнущиеся ноги не слушались его. Рыбаки, облепившие реку, удивленными взглядами провожали одинокую, тощую лошадь, бредущую шатающейся походкой неизвестно куда.
В открытой степи он почуял терпкий запах, вернее, целую гамму запахов, среди которых четко уловил аромат сена и отрубей. Собравшись с последними силами, то и дело проваливаясь в сугробы, он двинулся вперед.
Это была молочная ферма, каких он видел множество на своем пути. Ворота приоткрыты, из них клубится вкусный пар.
Тристан вошел. Внутри оказалось шумно, тепло и даже немного душно. Кругом стояли коровы и мерно жевали. Жеребец ткнулся в первую попавшуюся кормушку, ухватил щепотку сена, но тут же получил рогом по лбу. Отпрянув, он повторил попытку в другой кормушке, потом в третьей. Наконец он обнаружил кучку недоеденного комбикорма, хозяйка которого улеглась отдыхать, и не обращала на вора никакого внимания. Тристан жадно поглощал ароматные гранулы, и, покончив с ними, принялся за сено. Желудок благодарно урчал, по телу разливалась сладкая истома. Вот оно, счастье.
Неожиданно сзади послышались голоса, и Тристан метнулся к выходу, но его нога попала в желоб навозного транспортера, и он упал. Подкова на передней ноге зацепилась за цепь, и его потащило по скользкому полу.
- Ох, батюшки светы! Николай! Коля! Выключи транспортер, быстро! – Послышался зычный женский голос.
Тристан даже не пытался дергаться, он отупел от боли. Вдруг движение остановилось, кто-то подбежал к нему, и, как только но попытался встать, его голову прижали к полу.
- Николай, сюда, быстро! – Скомандовал женский голос.
- Ой, кобыла, никак? Откеда у нас кобыла взялась? – Удивился подошедший скотник.
- Подержи голову!
- А на кой ляд ей голову держать?
- Чтоб не поднялся! И не задавай вопросов, а то уволю к такой-то матери. – Пробурчала женщина. – И, кстати, сам ты кобыла.
- А чегой то я кобыла-то? Обзываться, Версанна, да?
Та, которую звали Верой Александровной, вздохнула, и пошла искать скребок, которым убирают навоз из-под коров. Николай стоял перед Тристаном на коленях и держал его за храп, как было велено.
Минуты через три женщина вернулась со скребком в руках. Она уперлась ногой в копыто, вставила между ним и подковой лезвие скребка, и надавила, используя его как рычаг. Подкова оторвалась.
Присев на корточки, она осмотрела ногу. Покачала головой.
- Ну, что там? – Деловито осведомился Николай.
- Коклюш вырос. Погодь еще малость, за бинтом сбегаю.
Николай нахмурился. Он работал с Верой вот уже пятнадцать лет, и никогда не понимал, когда она шутит, а когда говорит серьезно. Вот и сейчас он вытянул голову, пытаясь увидеть больную ногу лошади. И где же он слышал про коклюш?
Вера Александровна вернулась с бинтом и бутылью йода. Обработала рану, туго забинтовала и скомандовала:
- Отпускай!
Николай быстро отошел, но Тристан не поднимался. Глаза его были полузакрыты.
- А ну вставай! – Прикрикнула Вера и толкнула жеребца сапогом в круп.
Тристан поднял голову и огляделся вокруг. Мир качался и гудел, в ноге что-то жгло и стреляло. Вдруг он понял, что его пинают, почувствовал свою уязвимость и попытался вскочить, но ноги заскользили по грязному полу, и он опять растянулся. Вера потянула его за рваный недоуздок, а Николай уперся в бок, и Тристан опять затрепыхался, пытаясь встать. Ноги Николая скользили, и он едва не упал, недоуздок порвался, и Вера тянула жеребца, обхватив за шею.
В итоге, общими усилиями, Тристана подняли на ноги. Николай хотел погладить его, но жеребец угрожающе заложил уши.
- Ишь, дикарь нашелся! Как сено воровать, так пожалуйста вам, а как спасибо сказать, что возились тут с ним, так это мы не умеем! – Возмутился скотник. – Ну и вали отседова!
Николай замахнулся, и Тристан заковылял к выходу. Вера расхохоталась.
На улице дул холодный ветер. Тристан прошел метров сто и обернулся, возле коровника лежала охапка сена. Он вернулся обратно и нерешительно понюхал вкусные травинки. Попробовал одну, и не смог уже остановиться. Доев сено, он побрел дальше. Нога болела ужасно, сил не осталось. Он увидел какой-то навес, забился под него, улегся на бетонный пол и провалился в сон.
Ему снилась беговая дорожка. Ровная, пыльная, бесконечная. Тристан не любил ее за то, что эта дорожка не вела никуда. Рядом с ним, глотая пыль, неслись другие лошади, хрипя и разбрызгивая пену. Трибуны гудели как десять тысяч растревоженных ульев. Конюшня, опилки, сено… Сено!
Тристан проснулся оттого, что услышал запах. Открыв глаза, он обнаружил сено прямо под своим носом. Уже давно рассвело, и кто-то накрыл его тряпьем, чтобы он не замерз. Жеребец неуверенно потянулся губами к желтым соломинкам. Да, это было сено.
Так он повел месяц. Днем уходил подальше от людей, а ночью возвращался, и всегда его ждала охапка сена. На бетоне лежали опилки. Он укладывался спать, а с рассветом снова уходил в поля, откапывать из-под снега стерню.
Нога болела уже гораздо меньше, болезнь миновала, и Тристан двинулся дальше. Шел он очень медленно, потому что добывать пропитание было трудно. Он искал что-то, но не знал, что именно. Всматриваясь в повороты дорог, в равнины и степи, он не находил того самого, единственного, ради чего появился на свет.
Пришла весна, земля покрылась бело-серой грязью. Тристан подбирал прошлогодний листовой опад, мелкие веточки и засохшую траву.
Когда весна пришла в разгар, он увидел на горизонте голубые горы, и двинулся им навстречу. Питаясь молодой травой, он быстро восстанавливал силы, и безотчетно двигался вперед.
Он шел вдоль русла реки, которая становилась все злее и уже, вершины зеленых гор поднимались все выше над головой. На лугах паслись одинокие коровы, ослы и худые горбоносые лошади. Воздух казался непомерно легким, и его как будто не хватало, а вода в реке становилась все холоднее. И, наконец, он увидел хрустальные вершины, которые надвигались манящей, голубой громадой. Они казались нарисованными на стене, и, казалось, там, где они есть, для них не хватает места, и они напирают на мир всей своей ледяной сущностью.
Тристан бродил по этой чудесной вертикальной стране, где так просто было затеряться и легко вернуться назад. Он быстро понял, что путь вниз обязательно приведет к реке, где задерживаться не стоит, потому, что у реки можно встретить человека. В лесу было много всякого зверья – олени, косули, туры – забавные горные козлы, предупреждавшие друг друга об опасности свистом. Но туров Тристан видел мало, они жили высоко, где трудно было пастись с непривычки.
Однажды, бродя в окрестностях небольшого городка, он обнаружил следы целого табуна кобыл. Он шел по следу, и уперся в забор, за которым они, должно быть, паслись.
Разволновавшись, Тристан принялся бегать вдоль сетки и ржать. В конце концов, он остановился у ворот, куда они вошли, и, в задумчивости, стал шарить губами по железным прутьям. Уходить ему совсем не хотелось.
Он стоял и шевелил верхней губой незакрытый амбарный замок, который дужкой был просунут в скобы ворот и держал их. Тристану нравилось монотонное позвякивание железа о железо, под этот звук мысли текли равномерно, переставая зацикливаться на кобылах, запертых за этим забором.
Неожиданно, замок вывалился, и ворота, под собственной тяжестью, со скрипом открылись настежь. Тристан оторопело смотрел на открывшийся путь. Придя в себя, он помчался по следам лошадей. Очень скоро он действительно обнаружил небольшой табун кобыл, некоторые были с жеребятами. Среди них мирно пасся старый серый мерин, который равнодушно посмотрел на Тристана, и продолжил свою трапезу.
Чужака приняли не сразу. Жеребцу понадобилось время, чтобы доказать свой авторитет, особенно трудно пришлось с кобылой, которая считалась вожаком. Подчинив себе табун, Тристан увел их через открытые ворота в горы. На его счастье, дорога была безлюдна, и в сумерках, когда они уходили, им не встретился ни один человек.
Наконец, Тристан обрел то, что искал. Он водил свой табун по крутым диким склонам, под голубыми ледниками, над хвойным лесом. Он выбирал укромные места, а сам поднимался на гребни, всматриваясь в даль и охраняя покой своего гарема. Он старался держаться поближе к чутким и зорким турам, которые быстро замечали опасность и поднимали тревогу, и тогда табун лошадей снимался с места и уходил в глубь ущелья.
Однажды, заняв свой наблюдательный пост, Тристан заметил двух верховых, и стал уводить табун. Горбоносые, неказистые лошадки всадников быстро, как горные козлы, двигались по каменистому склону, и вскоре Тристан понял, что им не уйти. Тогда он повел кобыл вниз, к реке. Когда лошади спустились к руслу, верховые были совсем близко. Но там, внизу, на ровной дороге его чистокровным подругам не было равных. Они рванули карьером, оставив за собой лишь клубы пыли, и всадники быстро отстали.
Когда преследователи скрылись из виду, Тристан повел табун не прямо, в поселок, а в лес, и они ушли хитрыми звериными тропами туда, где их было не найти.
В небольшом курортном кафе царило ленивое ощущение вечного праздника. За деревянным, свежего дерева столом, сидели две молоденькие туристки и местный парень.
- Девчонки, вы к нам надолго?
- Через неделю уезжаем, а что?
- Так быстро? Вам не понравилось у нас?
- Нет, что вы. Тут такой чистый воздух, и горы такие красивые, мы даже не ожидали!
- Вы не видели красивых мест! Хотите, покажу? Свожу вас на водопады…
Девчонки смущенно переглянулись.
- Наверное, здесь медведи водятся…
- Да что медведи! У нас в горах мустанг живет!
Девушки рассмеялись.
- Какой еще мустанг? Может, и крокодилы найдутся?
- Мамой клянусь! Мустанг-иноходец! Американцы подослали! Не верите? – Обиженно прищурился молодой человек. – Честное слово, подослали. Он вскрыл цифровой замок на пастбище и увел племенных кобыл. А знаете, сколько они стоят? – Юноша выпучил глаза, и, понизив голос, будто собирался сообщить страшную тайну, промолвил, - сто миллионов каждая…
Девушки задумчиво переглянулись, как бы говоря друг другу, он что, издевается?
- Я думаю, он поведет их в Ставрополь, а там, в степях, размечена посадочная площадка для вертолета. Грузового. Я сам на мустанге видел датчик, в бинокль. Если не верите, могу вас отвести, место знаю, где он пасется. Сами посмотрите.
- Нет, спасибо. В другой раз.
- А на шашлыки вечером пойдете? Молодого барашка резать буду, - не унимался парень.
Тут из-за стоявшего в самом углу стола, с шумом отодвинув стул, встал человек, присутствия которого никто не замечал. На нем была вязаная шапка, не вязавшаяся со стоявшей вторую неделю жарой и грязный, засаленный спортивный костюм. Он вышел, громко хлопнув дверью.
Девушки вздрогнули и переглянулись.
- Шама, больной что ли? – Донеслось ему вслед.
Шамиль был заядлым охотником, и не скрывал этого, за что часто имел стычки с егерями, ведь охотиться в заповеднике запрещено. Но ему было наплевать. Он хорошо стрелял, знал все звериные тропы, и неделями пропадал в горах. Вернувшись, он впадал в долгий запой, и потом все повторялось снова.
Ему не давал покоя этот самый мустанг. И дело даже не в том, что за возвращение лошадей можно получить награду, это был спортивный, охотничий интерес. Хитрый жеребец кочевал из ущелья в ущелье, и всегда был начеку. Но Шамиль не собирался сдаваться, он ходил по следам табуна, и несколько раз подбирался довольно близко. Рано или поздно, но мустанг просчитается.
Так думал Шамиль, притаившись за поваленным деревом. Там, за пригорком, пасется табун. Ветер дует от лошадей к охотнику, значит, обоняние им не поможет. Рано или поздно он выйдет наверх, чтобы проверить, нет ли кого поблизости.
И вот он появился. Огромный, широкогрудый, с большими, на выкате глазами. Ноздри раздуты – принюхивается. Уши настороженно стригут воздух.
Шамиль медленно, плавно нажал на спусковой крючок.
За полсекунды до выстрела, испугавшись чего-то, полоща крыльями, выскочил из-за камня улар.
За секунду до выстрела, испугавшись улара, метнулся в сторону Тристан, и пуля обожгла его круп.
Он рванул вниз, к табуну.
Зацепившись за камень, оторвалась последняя беговая подкова, и осталась лежать на склоне, на счастье тому, кто ее найдет.
Неприятности начались, когда конюх вошел с маленьким недоуздком. Сначала Тристан насторожился, а когда понял что пришли по его душу, принялся бегать по деннику, в душе его росла паника. Конюх двигался ловко, что-то приговаривая, и, наконец, зажал беглеца в угол, быстрыми и точными движениями надевая недоуздок на жеребенка. Потом, не отпуская, он долго стоял и гладил Тристана, по спине, по шее, а тот трясся как заведенная пружина, готовый ринуться наутек, как только образуется просвет.
- Ну что же ты такой дикарь? Тихо, тихо, не дрожи ты так. Не съем я тебя. Весь в отца пошел, тоже мне мустанг нашелся. Ну что, страшно, когда дед Василий гладит? – Приговаривал конюх, но Тристан не расслаблялся. Он долго еще не мог привыкнуть к людям, да и не хотел. Такой ему достался от природы характер. – Ну, бог с тобой, беги к своей мамке, сорванец, - Василий разжал объятия и малыш, спотыкаясь, помчался в другой конец денника.
Так в его жизнь ворвались люди, вооруженные трензелями, седелками, хлыстами и щетками. Все это Тристан ненавидел, но не боялся. Тяжело он пережил разлуку с мамой – все кружил и кружил по деннику, кричал, звал ее, но мама не приходила. В соседних денниках тоже плакали жеребята, отбитые от матерей. Не успел он прийти в себя, как ему стали зачем-то пихать железо в рот. Конечно, он не дался без боя.
Потом начался полный кошмар. Как только Тристан более-менее смирился с чисткой, и уже не ждал подвоха, случилась неприятность, к которой он оказался не готов.
Утро начиналось как обычно, ничто не предвещало беды. Пришел конюх, и Тристан, немного покружив по деннику, позволил себя поймать, немного поизвивался во время чистки, и думал, что сейчас его отпустят. Но тут Василий подошел к его левому боку, причем как-то странно, скособочившись, будто что-то прятал, и, неожиданно, на спину легло нечто незнакомое. Тристан присел и затарабанил копытами по полу, прокручивая в голове варианты возможного спасения. Решение одно – бежать!
Он прыгнул вперед, но хитрый Василий уже висел на недоуздке, а на помощь ему спешили другие. Короче говоря, сбежать не удалось. Под брюхом начала затягиваться подпруга, и тут Тристан не выдержал. Он рванул изо всех сил, раскидал конюхов и поскакал, отбрыкиваясь по дороге от сползающей по спине седелки. В этот день жеребенок впервые узнал, что такое губовертка. В глубине души он, наверное, понимал, что кто-то должен проиграть в этой битве, но война еще не закончена.
С великим трудом на Тристана надели беговую сбрую. День за днем конюх Василий и тренер Иван Рогожин терпеливо водили трясущегося коня под уздцы, потом всей конюшней закладывали его в качалку, и все водили, водили, успокаивали, и так изо дня в день.
- Слушай, Вань, а давай ему закрытую оденем, а? – Спросил однажды конюх.
- Нет, Вась, не надо. Не боится он ничего. Просто дурака валяет.
- Боится, не боится… Какая разница? Давай оденем, всё легче будет.
- Нет, я его переупрямить должен, понимаешь? Иначе он всю жизнь будет людей дурачить своими хитростями. И так уже из-за него валерьяновку ведрами хлещу. Или я его, или он меня.
- Ну, делай, как знаешь. Ты молодой, тебе и карты в руки, - вздохнул Василий. - Это мы, старики, за вас переживаем все, боимся. Только смотри, будь осторожней, страшновато мне все-таки. Ну, с богом!
Тристан вдруг почувствовал, что качалка стала тяжелее – в нее сел Иван. Конюх отпустил недоуздок, и путь был свободен. Жеребец рванул вперед, и трензель тут же врезался в рот, задирая голову.
Выпучив глаза и раздувая ноздри, Тристан понесся вперед, не разбирая дороги. Огромными скачками он пожирал пространство, рассудок помутнел, вожжи выворачивали голову из стороны в сторону, мешая скакать. Сзади слышался монотонный голос тренера, он успокаивал и убаюкивал, и, наконец, покрывшийся мылом и задыхающийся, Тристан замедлил бег. Трензель тут же успокоился во рту, боль отступила, и конь остановился, тяжело поводя боками. Какое-то время он стоял на месте, боясь пошевелиться. Но тут вожжа на спине задвигалась, и жеребец ударил задом, но, пока его ноги были в воздухе, спину ожег удар. Он отмахнул еще – опять удар. Иван был готов, и после третьего удара Тристан понял, что задом бить не стоит.
Вожжа опять заелозила по крупу, тренер защелкал языком, и жеребенок нерешительно шагнул вперед. Ничего не произошло – трензель во рту спокоен. Еще шаг, еще и еще, только сзади все слышно: щелк, щелк, щелк. Тристан перешел на трот, вожжа щекотала спину, и он набирал темп – вот легкая размашка, копыта отбивают четкий ритм, как стрелки часов. Ветер забирается в ноздри и обжигает легкие. Щелк – галоп – трензель уперся в раненый рот, и Тристан остановился как вкопанный. Потом на него надели чек, который задирал голову вверх и не давал собраться – скакать стало еще труднее, а рысь делалась все быстрее. И так повторялось снова и снова, пока рефлексы прочно не заняли свое законное место в мозгу.
Иван часто приходил к Тристану, стоял у решетки денника и монотонно бубнил что-то, а тот слушал его, заложив уши. Все предложенные лакомства были отвергнуты.
- Ну что ты такой злюка? – Говорил Иван. – Хватит скалиться, давай дружить. – Но Тристан дружить не хотел. Он исправно работал, выкладывался, как мог, но людей не любил.
Он рос, креп на глазах и превращался в настоящего бойца. На упитанных гнедых боках выступали темные яблоки, нос украшала проточина, а на ногах – три кокетливых белых носочка. От великих потомков Барса и Сметанки ему достался крупный рост, а от американских предков – немного оленья, кадыкастая шея, горячее сердце и дурной характер. Он стал настоящей пыткой для коваля, ветеринара и конюхов, а тренер воспринимал его как сложную головоломку, которую непременно надо решить.
Так проходило время, и каждый день – новая битва, пока, наконец, Тристан не попал на ипподром. На конном заводе все вздохнули облегченно, а на ипподроме никто не подозревал о надвигающейся грозе.
После долгой и утомительной дороги Тристан оказался в незнакомом деннике. Пахло свежими опилками и чужими лошадьми. Из-за решетки на него смотрела пара настороженных глаз. Тристан прижался храпом к решетке, сосед сделал то же. Оба с шумом втянули воздух. Жеребец! Раздался визг, и копыта загрохотали по стенам – война была объявлена.
Жизнь на ипподроме оказалась суетливой, люди и лошади то и дело сновали по коридору. Конюх Наталья Петровна, немолодая женщина, смело входила в денник, все время что-то приговаривая.
- Ну что, дармоед. Ну, уши-то отлепи от головы, нечего пугать-то. Пуганые мы уже. А ну прими… - Наталья Петровна толкала жеребца плечом в бок, ворча и вытирая рукавом лицо. Тот уступал, клацал зубами в воздухе, но кусать не кусал.
Тренер, Андрей Степанович Трошин, доставшийся Тристану, оказался человеком терпеливым и понимающим. Он упрямо направлял энергию лошади в нужное русло, и никогда не бил, хотя хлыст держал всегда наготове, и Тристан это видел. Только с ковалем ему не повезло, тот оказался грубым и крикливым, и справиться с конем в одиночку не мог.
Наконец наступил день первого квалификационного заезда. Тристан нервничал во время проминки – его пугал вид переполненных трибун. И вот, наконец, дали звонки на старт, и лошади, набирая ход, выстроились за стартовой машиной. Тристан бежал, старательно выбрасывая ноги, стук копыт бегущих рядом лошадей заводил его. Удила слегка давили, сдерживая его ход. Они прошли первую четверть, когда бежавшая рядом по бровке кобыла чуть ушла вперед. На секунду Тристану показалось, что все они уходят от погони, и что надо вырваться вперед любой ценой, и он сбился. Андрей Степанович всю прямую боролся с ним, и только перед вторым поворотом ему удалось справиться, и Тристан побежал рысью. В итоге, они финишировали в самом хвосте.
Тристан стоял в конюшне и трясся от перенапряжения. Из гнедого он стал вороным от пота, глаза вылезали из орбит, вены выступили на мокрой морде, а ноздри раздувались до невероятных размеров. Наталья Петровна помазала разбитые ноги, помыла коня, закутала в теплую попону и повела шагать. Сначала Тристан даже не косился по сторонам. Он устал до такой степени, что кровь стучала в голове отбойным молотком. Несколько раз он даже споткнулся, потому что не было сил смотреть под ноги. На мокром носу повисли капельки воды. Он слизнул их, и понял, что сильно хочет пить.
На следующий день все болело, ноги отказывались разгибаться. Тристан валялся на полу и таращился в стену. Мимо пролетали запахи, мысли текли вяло. В конюшне не было обычной суеты – выходной. Соседи жевали сено и фыркали время от времени, в углу черный толстый паук плел свою паутину.
И потекли дни, похожие один на другой. Тренировки, тренировки, тренировки… Мах, торт, водилка, и каждый день – очередное сражение. Второй квалификационный заезд пошел удачнее, чем первый, Тристан сбоил только один раз, но быстро исправился. Мышцы болели уже меньше, усталость отступала все быстрее.
Однажды, солнечным летним днем, шагая мимо трибун, Тристан услышал запах. Что-то зашевелилось внутри, он заржал и затряс головой, не понимая, откуда это наваждение. Подняв глаза, он увидел ее. Она удалялась, источая тот неповторимый, сладкий аромат, который кружил сознание и пронизывал током все мышцы. Тристан прибавил ходу, вожжи немедленно натянулись. Он уступил, и, когда натяжение ослабло, он прихватил настырное железо зубами, чтобы не мешало, и сорвался в карьер. Тренер кричал что-то, и обезумевшему Тристану уступали дорогу. Он давно обогнал кобылу, и все скакал и скакал, не разбирая дороги. Он даже испугался самого себя. Покрывшись мылом, он ослабил хватку, и трензель немедленно впился в рот, будто только и ждал этого момента.
- Спину! – Закричал тренер, и рванул левую вожжу. Тристан автоматически повернул влево, и уперся в другого наездника. Он вынужден был сбавить ход и сдаться. Он бежал, почти положив голову на плечо человека, роняя на него хлопья пены.
У конюшни их встретила Наталья Петровна.
- Что на этот раз? – Спросила она.
- Увидел кобылу в охоте и прокатил меня пару кругов галопом, - уставшим голосом ответил Андрей Степанович. – Посмотри, ноги разбил?
- А как же, без этого никуда.… Ох, батюшки, ну за что мне такое наказание на старости лет. Скорей бы уж на пенсию… - пробурчала женщина. – И ногавки новые изорвал, паразит. Ну что же мне с тобой делать?
А Тристан думал о том запахе, что свел его с ума. С тех пор, стоя в своем деннике, он провожал громким ржанием каждую лошадь. Он хотел сражаться, но не на беговой дорожке за первое место, а лицом к лицу, с любым, кто встанет на пути. Какой-то древний инстинкт заставлял его кричать во все горло – дайте мне повод, один лишь повод, и я докажу, что я – сильнейший!
Так прошел год. Тристан возмужал, окреп. Теплым весенним днем он гулял в леваде. Шли бега, и он провожал ржанием спешащих на беговую дорожку лошадей. Услышав очередные звонки на старт, в который раз разволновался и принялся носиться вдоль забора. Крики и свист трибун наполняли мышцы пружинящей энергией, ему хотелось нестись куда-то, куда угодно, лишь бы не оставаться в этом загоне.
С одной стороны, у ограды, лежала навозная куча. Разросшись, она сползла в леваду, делая забор немного ниже. Тристан разогнался – скачок, другой, третий, четвертый, прыжок! Задние ноги ударились о железо, и он очутился на другой стороне, увязнув передними. Рывком, едва не упав, он выпрыгнул на асфальт, и понесся к дорожке.
Он метнулся было на дорожку, но навстречу ему кто-то шел, и он рванул в другую сторону, к проходной, где, по роковой случайности, из ворот выезжала машина. И Тристан устремился в просвет.
Он понесся вперед, мимо гаражей, к шумной улице. Люди шарахались от него, некоторые растопыривали руки в тщетной попытке задержать обезумевшую от страха лошадь. Он скакал по дороге, по тротуарам, по газонам, но ужас преследовал его везде. Иногда он замедлял свой бег, понимая, что вот-вот упадет.
Наконец, на город спустились сумерки, и Тристан остановился среди деревьев. Наверное, это был парк. Он долго не мог отдышаться, мысли его путались, в глазах все плыло и качалось. Этот другой мир оказался пугающе недружелюбным, но Тристан собирался жить дальше, несмотря ни на что. Он немного пожевал травы, попил из лужи и двинулся в путь.
Он тихо брел по городу, срывая по дороге листву деревьев и наслаждаясь тишиной. Время от времени на него набрасывались бродячие собаки, иногда одинокие прохожие останавливались и пытались приманить его.
Понимал ли он, что остался в живых только чудом? Жалел ли о побеге? Нет, не жалел. Даже голод и жажда не заставили бы его вернуться назад.
Начинало светать, когда Тристан набрел на железную дорогу. Он затрусил вдоль рельс. Когда мимо пронесся первый поезд, он ринулся в сторону, и поскакал вдоль забора, сердце его чуть не выпрыгнуло из груди. Но вскоре он привык к поездам, и просто отходил в сторону. Так он шел очень долго, один день сменял другой.
Однажды, переходя железнодорожное полотно, он зацепился наполовину оторвавшейся подковой, и едва не упал. Подкова прочно застряла под шпалой. Вдалеке послышался шум поезда. Тристан собрал оставшиеся силы и рванулся. На его счастье подкова оторвалась вместе с куском копыта, и поезд снова промчался мимо.
Наконец, город остался позади. Тристан свернул с железной дороги, он шел на юг. Обходил города и оживленные трассы, пасся на лугах и запущенных полях. На него уже почти не обращали внимания – эка невидаль, лошадь в деревне. Иногда свежий ветер налетал и принимался трепать гриву, и Тристан пускался на перегонки с ветром. Мокрая трава хлестала по ногам, пробуждая какие-то воспоминания, теперь уже не вспомнить, какие.
Тристан все шел и шел, грива давно свалялась, в хвосте застрял репейник, бока покрывал толстый слой грязи.
Однажды все тот же ветер донес до него запах другой лошади, и он разволновался, заржал. Он поспешил навстречу, вглядываясь в даль, и нашел ее. Рыжая лошадь подняла голову и шагнула навстречу. После обряда приветствия и знакомства, оказалось, что это кобыла. Тристан загарцевал вокруг, но она не приняла его ухаживания, и жеребец получил неслабый пинок в грудь. Он неустанно повторял попытки, и все они были обречены на провал.
Увлекшись, Тристан не заметил подошедшего хозяина кобылы. Тот швырнул в него камень, и Тристан ускакал прочь.
Он мало спал, прятался от дождя под деревьями. Часто его прогоняли, если он пасся на посевах. Но он старался избегать людей, и держаться подальше от лесов, где запах дикого зверья не давал ему покоя.
На пути ему встречались коровы, козы, лошади. Они мирно паслись и никуда не спешили. Иногда брехливые псы донимали своим пустым лаем, но Тристан перестал обращать на них внимание, а слишком назойливых отгонял. Он понимал, что тот, кто лает, не станет кусать, а собаке и лошади делить нечего.
Однажды путь его преградила широкая река – самая широкая из тех, что он видел прежде. Он долго бродил вдоль ее берегов, жуя сочную траву заливных лугов, и не решался плыть. Раньше он переходил реки, но они были гораздо меньше, а на противоположном берегу этой трудно было собаку отличить от козы.
Так прошло несколько дней. Наступила страшная жара, и мухи облепили жеребца с ног до головы. Все чесалось, хвост не помогал. Иногда Тристан принимался носиться галопом, чтобы согнать назойливых насекомых. В конце концов, он не выдержал и вошел в воду. Он входил все дальше и дальше, и, в конце концов, копыта перестали касаться дна, и он поплыл. Холодные течения приятно омывали воспаленные, зудящие бока, слепни, наконец, оставили его в покое.
Он долго плыл, отфыркиваясь, и вышел на противоположном берегу. Отряхнулся, пошел дальше.
Наступили холода. Трава сначала покрылась инеем, а потом и вовсе спряталась под слоем снега. Тристан терпеливо откапывал ее, но она пряталась все глубже и глубже. Тело его покрылось густой шерстью, но холод все равно пробирал до костей.
В конце концов, исхудавший и слабый, он дошел до второй широкой реки, но она давно замерзла, и Тристан, не задумываясь, пошел на другой берег. Под тонким слоем снега лежал лед, и Тристан постоянно поскальзывался, негнущиеся ноги не слушались его. Рыбаки, облепившие реку, удивленными взглядами провожали одинокую, тощую лошадь, бредущую шатающейся походкой неизвестно куда.
В открытой степи он почуял терпкий запах, вернее, целую гамму запахов, среди которых четко уловил аромат сена и отрубей. Собравшись с последними силами, то и дело проваливаясь в сугробы, он двинулся вперед.
Это была молочная ферма, каких он видел множество на своем пути. Ворота приоткрыты, из них клубится вкусный пар.
Тристан вошел. Внутри оказалось шумно, тепло и даже немного душно. Кругом стояли коровы и мерно жевали. Жеребец ткнулся в первую попавшуюся кормушку, ухватил щепотку сена, но тут же получил рогом по лбу. Отпрянув, он повторил попытку в другой кормушке, потом в третьей. Наконец он обнаружил кучку недоеденного комбикорма, хозяйка которого улеглась отдыхать, и не обращала на вора никакого внимания. Тристан жадно поглощал ароматные гранулы, и, покончив с ними, принялся за сено. Желудок благодарно урчал, по телу разливалась сладкая истома. Вот оно, счастье.
Неожиданно сзади послышались голоса, и Тристан метнулся к выходу, но его нога попала в желоб навозного транспортера, и он упал. Подкова на передней ноге зацепилась за цепь, и его потащило по скользкому полу.
- Ох, батюшки светы! Николай! Коля! Выключи транспортер, быстро! – Послышался зычный женский голос.
Тристан даже не пытался дергаться, он отупел от боли. Вдруг движение остановилось, кто-то подбежал к нему, и, как только но попытался встать, его голову прижали к полу.
- Николай, сюда, быстро! – Скомандовал женский голос.
- Ой, кобыла, никак? Откеда у нас кобыла взялась? – Удивился подошедший скотник.
- Подержи голову!
- А на кой ляд ей голову держать?
- Чтоб не поднялся! И не задавай вопросов, а то уволю к такой-то матери. – Пробурчала женщина. – И, кстати, сам ты кобыла.
- А чегой то я кобыла-то? Обзываться, Версанна, да?
Та, которую звали Верой Александровной, вздохнула, и пошла искать скребок, которым убирают навоз из-под коров. Николай стоял перед Тристаном на коленях и держал его за храп, как было велено.
Минуты через три женщина вернулась со скребком в руках. Она уперлась ногой в копыто, вставила между ним и подковой лезвие скребка, и надавила, используя его как рычаг. Подкова оторвалась.
Присев на корточки, она осмотрела ногу. Покачала головой.
- Ну, что там? – Деловито осведомился Николай.
- Коклюш вырос. Погодь еще малость, за бинтом сбегаю.
Николай нахмурился. Он работал с Верой вот уже пятнадцать лет, и никогда не понимал, когда она шутит, а когда говорит серьезно. Вот и сейчас он вытянул голову, пытаясь увидеть больную ногу лошади. И где же он слышал про коклюш?
Вера Александровна вернулась с бинтом и бутылью йода. Обработала рану, туго забинтовала и скомандовала:
- Отпускай!
Николай быстро отошел, но Тристан не поднимался. Глаза его были полузакрыты.
- А ну вставай! – Прикрикнула Вера и толкнула жеребца сапогом в круп.
Тристан поднял голову и огляделся вокруг. Мир качался и гудел, в ноге что-то жгло и стреляло. Вдруг он понял, что его пинают, почувствовал свою уязвимость и попытался вскочить, но ноги заскользили по грязному полу, и он опять растянулся. Вера потянула его за рваный недоуздок, а Николай уперся в бок, и Тристан опять затрепыхался, пытаясь встать. Ноги Николая скользили, и он едва не упал, недоуздок порвался, и Вера тянула жеребца, обхватив за шею.
В итоге, общими усилиями, Тристана подняли на ноги. Николай хотел погладить его, но жеребец угрожающе заложил уши.
- Ишь, дикарь нашелся! Как сено воровать, так пожалуйста вам, а как спасибо сказать, что возились тут с ним, так это мы не умеем! – Возмутился скотник. – Ну и вали отседова!
Николай замахнулся, и Тристан заковылял к выходу. Вера расхохоталась.
На улице дул холодный ветер. Тристан прошел метров сто и обернулся, возле коровника лежала охапка сена. Он вернулся обратно и нерешительно понюхал вкусные травинки. Попробовал одну, и не смог уже остановиться. Доев сено, он побрел дальше. Нога болела ужасно, сил не осталось. Он увидел какой-то навес, забился под него, улегся на бетонный пол и провалился в сон.
Ему снилась беговая дорожка. Ровная, пыльная, бесконечная. Тристан не любил ее за то, что эта дорожка не вела никуда. Рядом с ним, глотая пыль, неслись другие лошади, хрипя и разбрызгивая пену. Трибуны гудели как десять тысяч растревоженных ульев. Конюшня, опилки, сено… Сено!
Тристан проснулся оттого, что услышал запах. Открыв глаза, он обнаружил сено прямо под своим носом. Уже давно рассвело, и кто-то накрыл его тряпьем, чтобы он не замерз. Жеребец неуверенно потянулся губами к желтым соломинкам. Да, это было сено.
Так он повел месяц. Днем уходил подальше от людей, а ночью возвращался, и всегда его ждала охапка сена. На бетоне лежали опилки. Он укладывался спать, а с рассветом снова уходил в поля, откапывать из-под снега стерню.
Нога болела уже гораздо меньше, болезнь миновала, и Тристан двинулся дальше. Шел он очень медленно, потому что добывать пропитание было трудно. Он искал что-то, но не знал, что именно. Всматриваясь в повороты дорог, в равнины и степи, он не находил того самого, единственного, ради чего появился на свет.
Пришла весна, земля покрылась бело-серой грязью. Тристан подбирал прошлогодний листовой опад, мелкие веточки и засохшую траву.
Когда весна пришла в разгар, он увидел на горизонте голубые горы, и двинулся им навстречу. Питаясь молодой травой, он быстро восстанавливал силы, и безотчетно двигался вперед.
Он шел вдоль русла реки, которая становилась все злее и уже, вершины зеленых гор поднимались все выше над головой. На лугах паслись одинокие коровы, ослы и худые горбоносые лошади. Воздух казался непомерно легким, и его как будто не хватало, а вода в реке становилась все холоднее. И, наконец, он увидел хрустальные вершины, которые надвигались манящей, голубой громадой. Они казались нарисованными на стене, и, казалось, там, где они есть, для них не хватает места, и они напирают на мир всей своей ледяной сущностью.
Тристан бродил по этой чудесной вертикальной стране, где так просто было затеряться и легко вернуться назад. Он быстро понял, что путь вниз обязательно приведет к реке, где задерживаться не стоит, потому, что у реки можно встретить человека. В лесу было много всякого зверья – олени, косули, туры – забавные горные козлы, предупреждавшие друг друга об опасности свистом. Но туров Тристан видел мало, они жили высоко, где трудно было пастись с непривычки.
Однажды, бродя в окрестностях небольшого городка, он обнаружил следы целого табуна кобыл. Он шел по следу, и уперся в забор, за которым они, должно быть, паслись.
Разволновавшись, Тристан принялся бегать вдоль сетки и ржать. В конце концов, он остановился у ворот, куда они вошли, и, в задумчивости, стал шарить губами по железным прутьям. Уходить ему совсем не хотелось.
Он стоял и шевелил верхней губой незакрытый амбарный замок, который дужкой был просунут в скобы ворот и держал их. Тристану нравилось монотонное позвякивание железа о железо, под этот звук мысли текли равномерно, переставая зацикливаться на кобылах, запертых за этим забором.
Неожиданно, замок вывалился, и ворота, под собственной тяжестью, со скрипом открылись настежь. Тристан оторопело смотрел на открывшийся путь. Придя в себя, он помчался по следам лошадей. Очень скоро он действительно обнаружил небольшой табун кобыл, некоторые были с жеребятами. Среди них мирно пасся старый серый мерин, который равнодушно посмотрел на Тристана, и продолжил свою трапезу.
Чужака приняли не сразу. Жеребцу понадобилось время, чтобы доказать свой авторитет, особенно трудно пришлось с кобылой, которая считалась вожаком. Подчинив себе табун, Тристан увел их через открытые ворота в горы. На его счастье, дорога была безлюдна, и в сумерках, когда они уходили, им не встретился ни один человек.
Наконец, Тристан обрел то, что искал. Он водил свой табун по крутым диким склонам, под голубыми ледниками, над хвойным лесом. Он выбирал укромные места, а сам поднимался на гребни, всматриваясь в даль и охраняя покой своего гарема. Он старался держаться поближе к чутким и зорким турам, которые быстро замечали опасность и поднимали тревогу, и тогда табун лошадей снимался с места и уходил в глубь ущелья.
Однажды, заняв свой наблюдательный пост, Тристан заметил двух верховых, и стал уводить табун. Горбоносые, неказистые лошадки всадников быстро, как горные козлы, двигались по каменистому склону, и вскоре Тристан понял, что им не уйти. Тогда он повел кобыл вниз, к реке. Когда лошади спустились к руслу, верховые были совсем близко. Но там, внизу, на ровной дороге его чистокровным подругам не было равных. Они рванули карьером, оставив за собой лишь клубы пыли, и всадники быстро отстали.
Когда преследователи скрылись из виду, Тристан повел табун не прямо, в поселок, а в лес, и они ушли хитрыми звериными тропами туда, где их было не найти.
В небольшом курортном кафе царило ленивое ощущение вечного праздника. За деревянным, свежего дерева столом, сидели две молоденькие туристки и местный парень.
- Девчонки, вы к нам надолго?
- Через неделю уезжаем, а что?
- Так быстро? Вам не понравилось у нас?
- Нет, что вы. Тут такой чистый воздух, и горы такие красивые, мы даже не ожидали!
- Вы не видели красивых мест! Хотите, покажу? Свожу вас на водопады…
Девчонки смущенно переглянулись.
- Наверное, здесь медведи водятся…
- Да что медведи! У нас в горах мустанг живет!
Девушки рассмеялись.
- Какой еще мустанг? Может, и крокодилы найдутся?
- Мамой клянусь! Мустанг-иноходец! Американцы подослали! Не верите? – Обиженно прищурился молодой человек. – Честное слово, подослали. Он вскрыл цифровой замок на пастбище и увел племенных кобыл. А знаете, сколько они стоят? – Юноша выпучил глаза, и, понизив голос, будто собирался сообщить страшную тайну, промолвил, - сто миллионов каждая…
Девушки задумчиво переглянулись, как бы говоря друг другу, он что, издевается?
- Я думаю, он поведет их в Ставрополь, а там, в степях, размечена посадочная площадка для вертолета. Грузового. Я сам на мустанге видел датчик, в бинокль. Если не верите, могу вас отвести, место знаю, где он пасется. Сами посмотрите.
- Нет, спасибо. В другой раз.
- А на шашлыки вечером пойдете? Молодого барашка резать буду, - не унимался парень.
Тут из-за стоявшего в самом углу стола, с шумом отодвинув стул, встал человек, присутствия которого никто не замечал. На нем была вязаная шапка, не вязавшаяся со стоявшей вторую неделю жарой и грязный, засаленный спортивный костюм. Он вышел, громко хлопнув дверью.
Девушки вздрогнули и переглянулись.
- Шама, больной что ли? – Донеслось ему вслед.
Шамиль был заядлым охотником, и не скрывал этого, за что часто имел стычки с егерями, ведь охотиться в заповеднике запрещено. Но ему было наплевать. Он хорошо стрелял, знал все звериные тропы, и неделями пропадал в горах. Вернувшись, он впадал в долгий запой, и потом все повторялось снова.
Ему не давал покоя этот самый мустанг. И дело даже не в том, что за возвращение лошадей можно получить награду, это был спортивный, охотничий интерес. Хитрый жеребец кочевал из ущелья в ущелье, и всегда был начеку. Но Шамиль не собирался сдаваться, он ходил по следам табуна, и несколько раз подбирался довольно близко. Рано или поздно, но мустанг просчитается.
Так думал Шамиль, притаившись за поваленным деревом. Там, за пригорком, пасется табун. Ветер дует от лошадей к охотнику, значит, обоняние им не поможет. Рано или поздно он выйдет наверх, чтобы проверить, нет ли кого поблизости.
И вот он появился. Огромный, широкогрудый, с большими, на выкате глазами. Ноздри раздуты – принюхивается. Уши настороженно стригут воздух.
Шамиль медленно, плавно нажал на спусковой крючок.
За полсекунды до выстрела, испугавшись чего-то, полоща крыльями, выскочил из-за камня улар.
За секунду до выстрела, испугавшись улара, метнулся в сторону Тристан, и пуля обожгла его круп.
Он рванул вниз, к табуну.
Зацепившись за камень, оторвалась последняя беговая подкова, и осталась лежать на склоне, на счастье тому, кто ее найдет.
