Некро
Pro
"Последний день"
Памяти Араба-Дарьяла.
Он проснулся рано утром в своём деннике. В конюшне было тихо, лишь изредка пофыркивали от пыльного сена его соконюшенники, да иногда чирикали вечно беспокойные воробьи. В окна пробивались слабые лучи солнца. Справа, в соседнем деннике всё ещё дремала неказистая серая Сирень. Через пару часов запрягут её вместе с другой рабочей кобылой, и начнутся их трудовые будни. Сосед слева, рослый вороной тракен, тоже спал.
Араб сладко зевнул, а затем потянулся за сеном. Ох уж это сено… Скорей бы обед, тогда привезут сочную и вкусную «зелёнку», от которой к тому же не тянет пылью. Медленно пережёвывая стёртыми зубами небольшой пучок сена, он начал вспоминать прошлые свои годы.
За 18 лет многое уже произошло, многое стёрлось из его памяти более-менее спокойной старостью. Он уже не помнил той конюшни, где родился и вырос. Слабо помнил он и то, как жил у одного старика, любителя арабских лошадей. Смутные воспоминания о том, как ночью, его, красивого серого жеребца, мало знакомые люди вывели из конюшни…
Кто-то из производителей нервно взвизгнул. Араб отвлёкся от своих раздумий и поднял голову. Два жеребца напротив уже проснулись и даже успели повздорить.
Тем временем конюшня наполнялась светом. Половина денников была пустая – молодых чистокровок увезли на ипподром. Со скрипом растворились большие двери конюшни. Ночной, тихо насвистывая незамысловатый мотивчик, направился в тамбур запаривать кашу.
Араб глубоко вздохнул – свежий воздух приятно заполнял лёгкие, и эмфизема уже не так тяготила. Вспоминать прошлое уже не сильно хотелось, да и не интересно было каждое утро ворошить память.
Конь глянул из-за решётки в проход, ожидая новой порции сена. Ночной уже гремел дверьми и шаркал вилами по полу, загребая сено в денники. Начали раздаваться нетерпеливое ржание и пофыркивания. Вороной сосед Варвар уже начал по привычке метаться по кругу в деннике. Загремела дверь и у Араба. Ночной устало, но без злобы, буркнул на светло-серого старичка: «Н-ну, иди отсюда». Конь слегка прижал уши, но послушно отошёл от двери.
Теперь он уже не предавался воспоминаниям, а старательно пережёвывал каждую травинку, зная, что скоро получит свою порцию вкусной каши.
Тем временем ночной, закончив раздачу сена, пошёл открывать двери и с другой стороны. Тотчас же Араба окутала приятная утренняя прохлада. Конюх уже начинал отбивать денники… Вот и снова, как каждое утро, старый жеребец медленно отходил в сторонку, чтобы не мешать ночному убирать навоз.
Вот в тамбуре послышался звон вёдер, а через несколько минут и быстрые шаги. Лошади прильнули к решёткам, некоторые радостно «гоготали». Минут через десять все кони дружно хрупали кашей.
Вчера его наконец-то выводили в леваду. Араб погрузился в лёгкую дремоту. Ах, как давно ему не было так хорошо. Неторопливо он ступал вчера по мягкой земле, потом лениво и совсем немного пробежался рысью. А потом, в последний раз, сделал последние свои несколько темпов кентера…
Вот это ему наверно и вспоминалось в это утро…
Пришёл дневной конюх. Он быстро запряг в бричку Сирень и её гнедую соседку-напарницу, и через несколько минут бричка выехала из конюшни, грохоча колёсами.
В конюшне напротив растворились двери, и, подгоняемые конюхами, оттуда стали выходить на прогулку кобылы, с жеребятами и без, что вызвало сильный интерес у жеребцов. И только Араба это не столь интересовало. Он до сих пор был жеребцом, но возраст был уже не тот.
Так потянулись скучные часы. Араб то опять начинал жевать сено, то предавался дремоте.
Конюх привёз солому и быстро раскидал её по денникам, не слезая с брички. Затем он опять куда-то уехал.
Старичок принялся ворошить солому.
Через несколько часов бричка снова въехала в конюшню. Вот и Араб получил свою порцию «зелёнки». «Конечно это не трава в леваде, но всё равно вкусно», - подумал конь. Наевшись, он посмотрел в проём ворот. Поле, матки, жеребята… Там так жарко, беспощадно палит солнце и кусает гнус… А в конюшне прохладно, так приятно.
Внезапно конь почувствовал какую-то странную слабость. Он сделал пару шагов вглубь денника и упал, начал постанывать.
Вся жизнь стала проноситься перед глазами – как он жеребенком носился возле матери по зеленой, покрытой росой, траве, как катал детей, а те вцеплялись ему в гриву от страха и восторга, как за день до этого его наконец-то вывели снова в леваду, как он снова летел галопом и сияющий от золотого летнего солнца. Вся жизнь… Но только её белая полоса, такая же белая, как и сам Дарьял.
Минут пять он тяжело дышал, а затем закрыл глаза и его сердце, сердце арабского скакуна, остановилось навсегда…
Спи спокойно, мой первый Учитель…
Памяти Араба-Дарьяла.
Он проснулся рано утром в своём деннике. В конюшне было тихо, лишь изредка пофыркивали от пыльного сена его соконюшенники, да иногда чирикали вечно беспокойные воробьи. В окна пробивались слабые лучи солнца. Справа, в соседнем деннике всё ещё дремала неказистая серая Сирень. Через пару часов запрягут её вместе с другой рабочей кобылой, и начнутся их трудовые будни. Сосед слева, рослый вороной тракен, тоже спал.
Араб сладко зевнул, а затем потянулся за сеном. Ох уж это сено… Скорей бы обед, тогда привезут сочную и вкусную «зелёнку», от которой к тому же не тянет пылью. Медленно пережёвывая стёртыми зубами небольшой пучок сена, он начал вспоминать прошлые свои годы.
За 18 лет многое уже произошло, многое стёрлось из его памяти более-менее спокойной старостью. Он уже не помнил той конюшни, где родился и вырос. Слабо помнил он и то, как жил у одного старика, любителя арабских лошадей. Смутные воспоминания о том, как ночью, его, красивого серого жеребца, мало знакомые люди вывели из конюшни…
Кто-то из производителей нервно взвизгнул. Араб отвлёкся от своих раздумий и поднял голову. Два жеребца напротив уже проснулись и даже успели повздорить.
Тем временем конюшня наполнялась светом. Половина денников была пустая – молодых чистокровок увезли на ипподром. Со скрипом растворились большие двери конюшни. Ночной, тихо насвистывая незамысловатый мотивчик, направился в тамбур запаривать кашу.
Араб глубоко вздохнул – свежий воздух приятно заполнял лёгкие, и эмфизема уже не так тяготила. Вспоминать прошлое уже не сильно хотелось, да и не интересно было каждое утро ворошить память.
Конь глянул из-за решётки в проход, ожидая новой порции сена. Ночной уже гремел дверьми и шаркал вилами по полу, загребая сено в денники. Начали раздаваться нетерпеливое ржание и пофыркивания. Вороной сосед Варвар уже начал по привычке метаться по кругу в деннике. Загремела дверь и у Араба. Ночной устало, но без злобы, буркнул на светло-серого старичка: «Н-ну, иди отсюда». Конь слегка прижал уши, но послушно отошёл от двери.
Теперь он уже не предавался воспоминаниям, а старательно пережёвывал каждую травинку, зная, что скоро получит свою порцию вкусной каши.
Тем временем ночной, закончив раздачу сена, пошёл открывать двери и с другой стороны. Тотчас же Араба окутала приятная утренняя прохлада. Конюх уже начинал отбивать денники… Вот и снова, как каждое утро, старый жеребец медленно отходил в сторонку, чтобы не мешать ночному убирать навоз.
Вот в тамбуре послышался звон вёдер, а через несколько минут и быстрые шаги. Лошади прильнули к решёткам, некоторые радостно «гоготали». Минут через десять все кони дружно хрупали кашей.
Вчера его наконец-то выводили в леваду. Араб погрузился в лёгкую дремоту. Ах, как давно ему не было так хорошо. Неторопливо он ступал вчера по мягкой земле, потом лениво и совсем немного пробежался рысью. А потом, в последний раз, сделал последние свои несколько темпов кентера…
Вот это ему наверно и вспоминалось в это утро…
Пришёл дневной конюх. Он быстро запряг в бричку Сирень и её гнедую соседку-напарницу, и через несколько минут бричка выехала из конюшни, грохоча колёсами.
В конюшне напротив растворились двери, и, подгоняемые конюхами, оттуда стали выходить на прогулку кобылы, с жеребятами и без, что вызвало сильный интерес у жеребцов. И только Араба это не столь интересовало. Он до сих пор был жеребцом, но возраст был уже не тот.
Так потянулись скучные часы. Араб то опять начинал жевать сено, то предавался дремоте.
Конюх привёз солому и быстро раскидал её по денникам, не слезая с брички. Затем он опять куда-то уехал.
Старичок принялся ворошить солому.
Через несколько часов бричка снова въехала в конюшню. Вот и Араб получил свою порцию «зелёнки». «Конечно это не трава в леваде, но всё равно вкусно», - подумал конь. Наевшись, он посмотрел в проём ворот. Поле, матки, жеребята… Там так жарко, беспощадно палит солнце и кусает гнус… А в конюшне прохладно, так приятно.
Внезапно конь почувствовал какую-то странную слабость. Он сделал пару шагов вглубь денника и упал, начал постанывать.
Вся жизнь стала проноситься перед глазами – как он жеребенком носился возле матери по зеленой, покрытой росой, траве, как катал детей, а те вцеплялись ему в гриву от страха и восторга, как за день до этого его наконец-то вывели снова в леваду, как он снова летел галопом и сияющий от золотого летнего солнца. Вся жизнь… Но только её белая полоса, такая же белая, как и сам Дарьял.
Минут пять он тяжело дышал, а затем закрыл глаза и его сердце, сердце арабского скакуна, остановилось навсегда…
Спи спокойно, мой первый Учитель…
