Вредная Дусятина
Pro
Сан
Часть 1. О прошлом.
.
Сейчас стоит золотая осень. На улице тепло и сухо. Дождей уже давненько не было, и по этому нет ни грязи, ни луж, лишь только легкий осенний ветерок дует в лицо. Солнце уже почти село, и небо подернуто пеленой заката. Как хорошо вокруг! И ни что, и никто не может испортить моего прекрасного настроения сегодня.
Я с радостью и в тоже время с грустью могу сказать, что закончился в моей жизни трудный переломный момент. А точнее только начался, а впрочем, почему бы и нет?
Это произошло прошлой весной. Стояла теплая майская погода, но все равно еще стояла грязь по колено, и даже в лесу и в поле было грязновато. Деревья, цветы, и все живое лишь начали просыпаться после долгого сна. А грязь, как известно сильно портит конникам жизнь.
ну ладно, буду продолжать...
Я работаю в самом, пожалуй, знаменитом клубе столицы уже 4 года. Разумеется, зарплата оставляет желать лучшего, но я человек своей профессии, и у меня просто не было другого выхода, да и потом - я обожаю свою работу, и очень ценю и уважаю ее, мне нравится работать с абсолютно ВСЕМИ, с ЛЮБЫМИ лошадьми, пусть то безбашенный рысак, только что пришедший с ипподрома, который начнет убивать меня в манеже, мне нравится, когда лошадь носится подо мной, мне нравится мягко бороться, справляться с лошадьми, да, мне это просто-напросто нравится! Я люблю отработать какого-нибудь спокойного башкирского мерина, который будет тихонько тюлюпаться рысью по стеночке, это тоже доставит мне удовольствие! Мне нравится поработать какую-нибудь выездковую коняжку, которая слушается одной твоей мысли, и наравне с ней мне одинокого приятно будет поработать ахалтекинского жеребца-четырехлетку, который только и думает о том, что бы бежать, бежать быстрее и дальше, поскакать, поноситься... ну, я думаю, Вы поняли - я люблю самих лошадей, я люблю ездить на них, люблю гонять на корде, чистить, седлать, кормить, если надо отбить денники, то с радостью схвачу тачку и с улыбкой отпашу 12 голов. да, я устану, и будет ныть поясница, но я все равно сделаю это, потому что... мое призвание - БЫТЬ С ЛОШАДЬМИ! Я могу находиться с ними круглыми сутками. Дело в том, что я родилась и выросла практически на коне. Только не подумайте ради Бога, что мне важно только поездить, нет, такие понятия как "ухаживать", "быть с лошадью", общаться с лошадью" для меня намного важнее, чем трястись на ее спине. Заставляя выполнять свои же команды!
Поймите, для меня лошадь, это не просто самый лучший друг, это нечто намного большее, но для начала немного о себе... Я родилась в 1980 году, то есть сейчас мне - 24 года. Я молода, но счастлива, стала только тогда, когда стала работать и жить именно с лошадьми. Я родилась в небольшом частном доме в Твери, мои родители были конниками с детства. Вместе жили в столице, в одном дворе, вместе пошли в первый класс, вместе записались в ДЮСШ, при крупном КСК в Москве, вместе начинали жить вместе с лошадьми. Потом поженились, мама к тому времени была КМС по выездке, а папа имел первый разряд по троеборью. Потом появилась идея уйти из спорта, после серьезной папиной травме на соревнованиях, и маминой беременности (ну, мной, разумеется), так вот появилась наша собственная конюшня. Переехали вместе со всем барахлишком туда, и началось медленное строительство. Все на этой небольшой конюшенке было сделано своими руками, а именно мамой, папой, папиным братом дядей Юрой и тетей Наташей - женой Юрия. Конюшня строилась не мало времени, но тщательно, с любовью, она была светлой, денники не маленькими, коридор между денниками широким и хорошо освещенным. Денников было, всего пять, по два с каждой стороны, и последний, самый большой - посередине. Рядом была комната под амуничник, и еще одно маленькое, но безумно уютное помещение для тренера, конюха, кого угодно. Родителям повезло, тетя Ната была ветеринар, как говорится "от Бога", и не просто ставила диагноз, ей буквально достаточно было просто заглянуть в глаза лошади, и сказать, что именно и где у нее болит. Юра работал раньше ковалем вместе со своей женой на той же крупной базе, где мои родители впервые стали ездить. А мама с папой - бывшие спортсмены. То есть, в принципе на конюшне все должно быть нормально, только конюха осталось нанять. Нашли они тогда и конюха, и поехали покупать лошадей, сначала хотели только 2 лошади, но приличные, чтобы прыгали, чтоб можно было заниматься с учениками, приезжающими сюда для отдыха на природе и занятий с опытными тренерами. Занятия стоили не мало, то есть можно было оплатить проезд и проживание у родителей, (в доме было несколько свободных комнат), и еще оплатить определенное количество занятий, и приезжать туда, где кругом одни поля, леса, поля, леса, и просто огроменный открытый плац, на котором масса конкурных препятствий. Вот так на этой новоиспеченной конюшне моих родителей появились первые три лошади: Кремон, Саяна и Фигаро. Кремон был добронравным вороным, очень крупным и крепким конем, под 173 в холке. Это был семи летний тракененский жеребец, максимальная высота препятствий для него была - 120, но прыгал он четко, правильно, его прыжок был техничен, и мастерски отточено каждое движение коня. Он очень уверенно и грамотно прыгал, и его купили специально, чтобы оттачивать мастерство начинающих конкуристов. Саяна - соловая ганноверская кобыла, шестилетка, не высокая - 155 сантиметров, но рожденная - чтобы прыгать. Ее прыжок был не забываем, он впечатлял, им можно было любоваться вечно, нельзя было оторвать глаз, когда видишь, что Саяна прыгает. Она брала и 150, но могла закинуться, обнести, но под опытными всадниками вела себя так, как подобает хорошей конкурной лошади. Фигаро - великолепный гнедой мерин голштинской породы, очень крупный, выносливый, он мог прыгать очень широкие препятствия столько, сколько всадник сам захочет этот конь был явно без головы, под смелого, крепко сидящего в седле всадника, но он просто обожал прыгать. Для него любая тренировка без прыжков - как камнем по сердцу... Интересно было то, что к родителям сразу почти появилось много желающих отдохнуть и одновременно подточить свое мастерство.
папа был отличным тренером, жестким, никогда не устающим, он любил видеть, как у всадника появляется огонек в глазах, после удачного преодоления препятствия. Но для папы был важен именно конкур, полевая езда, но не лошади... нет, он хорошо к ним относился, всегда четко и правильно ухаживал, лечил, кормил, приносил сахарок лошадкам, но не более того. У него никогда не было любимой лошади, нет, были кони, на которых ему нравилось ездить, прыгать, выступать, но он искренне не мог понять, какой резон сидеть у лошади в деннике и разговаривать с ней, если она все равно не понимает твоих слов, только улавливает интонацию.
Да, он отлично прыгал, знал, когда нужно послать, когда придержать, когда сократить, когда наоборот выпустить вперед, он все это знал и умел, но он не видел в лошадях того, что вижу я в них - ДРУЗЕЙ, родных и близких, и так как у меня не осталось больше родных людей - кони стали для меня самыми родными существами на этом свете...
Мама, мама была спокойной, рассудительной, настойчивой, в работе с лошадьми она всегда добивалась своего, мягко, но упорно, она не любила , как отец проскакать по полю карьерчиком, встав на полевую посадку и отдав коню повод, нет, она была прямой противоположностью ему... Но она тоже не принимала лошадей за друзей, нет, она принимала их за партнеров, за коллег даже можно сказать, она ценила их и уважала, благодарила и хвалила, но не любила...
Их, так называемый, прокатский бизнес пошел резко в гору, появились постоянные клиенты, школьники приезжали вместе с родителями на летних каникулах, порой на все три месяца, остальные - зимой, весной, летом, очень редко у родителей не было клиентов.
Потом появились еще две лошади, а потом, чуть позже, когда я уже немного подросла, и мама вновь начала заниматься выездкой, построили рядом еще одну конюшню, на 10 голов, еще более лучшую, чем старая, но на лошадей денег еще не было. Чуть позже купили двух замечательных ганноверских меринов, замечательных выездковых лошадей, которым путь в спорт был уже закрыт по тем или иным причинам. Позднее к ним начали приезжать на , громко говоря базу, спортсмены со своими лошадьми, некоторые даже приезжали вместе со своими тренерами, и платили только за постой и проживание, но остались и ученики моих родителей. прошло 15 лет с появления на свет нашей конюшню. А я появилась с ней в один и тот же год. В седле я оказалась в года три, если не раньше. папа часто сажал меня к себе в седло, и мы с ним ездили по полям. какие это были прогулки, но... все хорошее когда-нибудь заканчивается...
Этот день я помню очень хорошо, и до сих пор, иногда события того вторника прокручиваются в моей голове, и мне становится очень плохо.
Был обычный, серый осенний день, промозглый и довольно холодный. Грунт был гаже не куда, но отец все равно работал своих лошадей, а вот мама предпочитала в такие дни, накинув на их спинки попоны, бродить по конюшне, раздавая припасенные сухарики, кусочки морковки и яблок, сахар…
Папа вывел свою любимую серую кобылу Женеву, тракененской породы, и начал шагать. Я зашла под навес, где стояла лавочка, и уселась там, наблюдая за папиной ездой. Он полностью размял лошадь на рыси, погнул, собрал, затем пустил галопом по длинной стенке, отдав повод, позволив кобыле расслабиться. Затем еще пошагал, и попросил, что бы я ему поставила чухонец 80. ну я поставила, и тут заморосил легенький дождичек, стало еще более скользко и противно. Отец стал прыгать, а я наблюдала за его корпусом, за его движениями, за всем, что он делал, вот он попросил поднять выше, потом еще выше, наконец я поставила 120…
И вот отец вновь заходит на препятствие, лошадь отталкивается, но в последний момент ее задняя нога поскальзывается, и на падает на это препятствие, прямо грудью и головой, папа летит вперед, его выбивает из седло, и он падает вниз головой на площадку за барьером… Лошадь шарахается то ли от боли, то ли от страха, и падает прямо на него…
Все это произошло в считанные секунды, и надолго врезалось в мою память, я просто отключилась. Помню как к папе подбежал дядя Юра, который видел как все произошло…
Потом еще кто-то подбежал.
Позже я пришла в себя, но не надолго, я очнулась все на той же лавочке под навесом, и очень четко помню – переломанные жерди, сломанная стойка, все разлетелось в пух и в прах, и еще одно - там, куда упал мой отец, чуть более темное пятно, чем во всем манеже.
Начался ливень, дальше смутно помню, как почтив бреду пощла в дом. Там сидела тетя Наташа, она сказала что с папой все будет хорошо, что он скоро поправится, что мама и Юра поехали с ними, что очень быстро они вернутся, и все будет как раньше… Но я не верила. Не верила потому, что видела все это собственными глазами, и я понимала,
Что тетя Ната кривит душой, что она знает о том, что папа может и не выжить. Ночевали мы с ней вместе, я просто не уснула бы одна. Конюха покормили лошадей, и мы легли спать. Утром я проснулась поздно, потому что пол ночь не могла уснуть, Наташи уже не было. На улице пасмурно, и , по видимому холодно, я спустилась на первый этаж и увидела маму, она сидела за столом, рядом с Натой и Юрой, женщины плакали, дядя держался, я поняла все без слов, только по их взглядам, полным горечи, отчаяния и боли…
Похороны очень плохо помню, все было для меня как в лихорадке, как в бреду, я не замечала никого, ни людей, ни лошадей, старалась быть больше с мамой, поддержать ее хоть как-нибудь, а она, в свою очередь, пыталась не плакать на моих глазах, но ночью у меня сжималось сердце, когда я слышала судорожные всхлипы из-за стенки, отделявшей наши комнаты, и сама начинала тихо плакать, уткнувшись носом в подушку…
Прошел год, стояла тихая ночь, горе по-тихоньку начинало угасать, было все менее и менее больно, но забыть не удавалось. Я проснулась от того, что было тяжело дышать, открыла глаза, и сразу почувствовала жуткий, кошмарный запах гари, от которого будто веяло смертью, я быстра вскочила с кровати, хотя это было не легко, защипала в глазах, мозги работали как в тумане, руки не слушалась, ноги не хотели идти в соседнюю комнату, но я все-таки подошла к маминой кровати, попыталась ее разбудить, она проснулась, и , почувствовав запах, закричала, мы стати спускаться вниз, я побежала будить конюхов, мама попыталась побежать к Юре с Натой, но ей, как и мне, плохо это удавалось, и маленькими пробежками мы побежали во двор, полыхала конюшня, я открыла двери оттуда вырвалось пламя, дым, пепел и отчаянные, полные боли и беззащитности ржания лошадей. Так ржет маленький жеребенок, у которого убили маму, так ржали наши лошади, я попыталась вбежать в конюшню, что бы вывести хоть кого-нибудь, но пламя было вокруг, везде, оно гуляло по стенам, по потолку, по полу, ведь конюшня была полностью из дерева.
Потом помню только то, как меня схватили чьи-то сильные крепкие руки и вытащили из прохода в конюшню… все… Дальше полный провал…
Дальнейшее, опять же, помнится смутно… Помню только, как проснулась, солнечный лучик попал на лицо, и вот уже солнце вовсю бьет в глаза, открываю глаза, белый потолок, кровать с железной решетчатой спинкой, жесткая блинообразная подушка, тонкое рваное одеяло… А рядом окно, откуда постоянно дует, больница…
А потом, а потом не было уже ничего хорошего. Приехали через неделю дядя Юра и тетя Наташа, забрать меня, привезли на конюшню, точнее вместо конюшни ничего не было, одни черные, жуткие развалины, а дом… дом совсем немного обгорел внизу… и все…
Наташа сказала мне что мама на следующий же день покончила с собой, узнав, что сгорели абсолютно все лошади. Просто перерезала себе вены и все…
Началась моя другая жизнь. Тете Наташе и Юре я была только обузой, и при первой же возможности я оказалась в детском доме. Начались серые, сложные, грустные дни, мне было очень тяжело, но довольно быстро меня там за уважали, и я начинала выпускать зубы, если кто-нибудь начинал на меня покушаться…
Лошадьми я бредила все то время, пока была ТАМ, я постоянно рисовала их, думала о них, писала стихи на эту тему, и самым главным для меня была одна цель – когда я виду из этого ужасного места, то я обязательно буду, буду, буду с ЛОШАДЬМИ, обязательно буду!
С этой мыслью я жила, спала, ела, дралась, мечтала, училась, эта мысль прочно засела в моей голове, и превратилась почти в девиз, в лозунг.
Однажды я в очередной раз сбежала из детдома, дело было летом, я пошла по обыкновению в городской парк, и увидела там… лошадей. Их было четверо, две лошади, и две пони, на них галопешником рассекали какие-то девчонки, прыгали по асфальтированной дорожке через лавочки и канавки, и упивались тем, что на них все смотрят! Это было ужасно, с одной стороны я была счастлива, что увидел лошадь, с другой стороны очень хотелось разбить им морду об асфальт. И я сделала это, да, я сделала, детдом меня научил кое-чему!
Я подбежала к девчонке, которая остановилась, и подняла лошадь прям н асфальте на свечу, дернула ее со всей силы за ногу. Та заорала благим матом, за что получила уже набитой ладонью по лицу. Я схватила поводья, не глядя сунула ногу в стремя и… села! Боже, КАК же это было прекрасно, вновь оказаться на лошади, рядом с лошадью, вновь ощутить свою крепкую посадку в седле. Я бросила стремена, они мне были коротки, и не дожидаясь пока эта дура соскребет себя с асфальта, я выслала лошадь в рысь одним прижатием шенкеля, я вспомнила ту, старую школу, школу моих собственных родителей, которые научили меня многому, и я поехала рысью, по началу было не привычно, девчонки на остальных лошадях остановились, и стояли молча, разинув рот, все, кто поначалу восхищался «отважностью» юных ковбойш, сейчас с тревогой смотрели в мою сторону, в их глазах читался упрек, мол куда ей, они то профессионалы вон, в сапогах, в белых бриджах. А эта… тьфу оборванка уличная…
Я стала собирать лошадь. А та, обрадовавшись, что я не луплю ее бесконечно хлыстом и тыкаю шпорами, которые, между прочим были все со шпорами, включая тех, кто был на пони, и надо ли говорить, что они были на мундштучном оголовье? Я мундштук не стала даже в руки брать, собрала лошадь на трензеле, и … сделала … пассаж, хотя я раньше еле-еле делала его на маминых. Отлично выезженных лошадях…
Это судьба, а тем временем девчонки просто остолбенели от увиденного. Потом я сделала принимание на рыси, и одиночную менку … Потом начала шагать, и не ожидаясь криков девчонок, слезла с лошади и отдала повод девице, которая сейчас потирала ссадины, полученные при падении на асфальт.
Когда я слезла с коня, то ожидала услышать от этих жутких девиц как минимум трехэтажный мат, но не уловила никаких звуков, кроме сосредоточенного сопения. Я молча двинулась в сторону детдома.
Пошли скучные-скучные, полные ежедневных кошмаров дни.
За тот побег меня жестоко наказали, и я боялась даже думать о новом побеге. Но лошадьми я теперь просто бредила.
Прошел примерно месяц, и нас начали выпускать гулять, всего по часу в день, с территории детского дома, но далеко уходить нельзя было. Но мысль, что я смогу вновь увидеть лошадей, не просто подзадоривала меня, она вселяла в меня надежду, надежду на то, что я вновь увижу тех, кто были и остались моими единственными друзьями.
Я понеслась в парк. Мне просто катострофически везло, я увидела ИХ, тех, кем я бредила каждую ночь, каждый день, постоянно… Это были все те же лошади, и на них восседали все те же девицы, но увидев меня они прекратили опять строить из себя «мисс бесстрашных», сразу перевели лошадей в ша, вытащили шпоры из худых боков несчастных коняг, и подъехали ко мне. Та, которую я скинула в прошлый раз с лошади сказала: «садись ко мне в седло, наш тренер сказала, что если мы, увидев тебя, не приведем на конюшню, то нас выгонят, так что залазь и не вякай». Я сказала, что с удовольствием пойду, но рядом с лошадь, что не собираюсь гробить лошадей, но тут полился трехэтажный мат, и я решила не спорить.
Когда я слезла с коня, то ожидала услышать от этих жутких девиц как минимум трехэтажный мат, но не уловила никаких звуков, кроме сосредоточенного сопения. Я молча двинулась в сторону детдома.
Пошли скучные-скучные, полные ежедневных кошмаров дни.
За тот побег меня жестоко наказали, и я боялась даже думать о новом побеге. Но лошадьми я теперь просто бредила.
Прошел примерно месяц, и нас начали выпускать гулять, всего по часу в день, с территории детского дома, но далеко уходить нельзя было. Но мысль, что я смогу вновь увидеть лошадей, не просто подзадоривала меня, она вселяла в меня надежду, надежду на то, что я вновь увижу тех, кто были и остались моими единственными друзьями.
Я понеслась в парк. Мне просто катострофически везло, я увидела ИХ, тех, кем я бредила каждую ночь, каждый день, постоянно… Это были все те же лошади, и на них восседали все те же девицы, но, увидев меня они прекратили, опять строить из себя «мисс бесстрашных», сразу перевели лошадей в ша, вытащили шпоры из худых боков несчастных коняг, и подъехали ко мне. Та, которую я скинула в прошлый раз с лошади сказала: «садись ко мне в седло, наш тренер сказала, что если мы, увидев тебя, не приведем на конюшню, то нас выгонят, так что залазь и не вякай». Я сказала, что с удовольствием пойду, но рядом с лошадь, что не собираюсь гробить лошадей, но тут полился трехэтажный мат, и я решила не спорить.
Не видя вокруг себя ничего от переполнявшего счастья, и какой-то чистой, теплой, восхитительной надежды, я согласилась, и молча залезла сзади на все ту же приземистую худую лошадку, на которую садилась в прошлый раз, и девушки, развернув лошадей, поехали по парку. Тут им приспичило по рысить, только не подумайте, что их лошади мало отработались, нет, коняги были измотанные и взмыленные, и у меня просто сердце сжималось из-за того, что я понимала, насколько тяжело было той рыжей лошадке из-за того, что на ней сидела еще и я, я попыталась слезть, но девочка, сидевшая на лошади, ехавшей рядом с нами, сказала, что если я слезу, то до дома уже не дойду.
И не подумайте, что мы неторопливо рысили по мягким лесным или песчаным тропкам, нет, мы неслись бешеной рысью по асфальтированным дорожкам лесопарка, пугая народ, а пони вообще догоняли нас галопом, и девицы так и норовили перепрыгнуть через какую-нибудь канавку или ямку, особенно из кожи вон лезла та, что ехала со мной на одной лошади. Я то не могла схватиться за нее, и мне пришлось держаться за заднюю луку блинообразного седла.
Они просто специально измывались надо мной, но я не подавала вида, я собрала все силы, что только были, и крепко-крепко держалась коленками, а пальцы на руках просто онемели. Причем они специально не делали галоп, они рысили почти всю дорогу до их конюшни, хотя у рыжей лошади, ан которой мы ехали, изо рта валилась пена, а со шкуры градом тек пот.
Наконец, мы доехали, девушки даже не стали особо зашагивать лошадей, я осталась стоять в проходе конюшни, растерянно глядя по сторонам. Конюшня была хлипенькой, разваленной, лошади стояли полностью на голом полу и в навозе, глаза у коняг были мутные, уши опущены, шкура не чищенная…
Девочки завели своих лошадей, а я тем временем посчитала денники, их было ровно пятнадцать, но шесть – пустовало, в четырех стояли пони. А в остальных лошади, похожие на пособие по биологии. Я так и продолжала тупо стоять. Но вдруг девочка,, вместе с которой я ехала, сказала мне, что бы я пошла в так называемую тренерскую, и указала на обшарпанную дверь.
Я зашла, за маленьким ветхим столиком сидела весьма молодая женщина, лет сорока, не больше. Она резко повернулась ко мне, и я увидела, насколько она красива.
-Здравствуйте. –выдавила из себя я.
-Садись, привет.
-Вы хотели меня увидеть?
-Зови меня просто лена, давай на ты, как тебя зовут, сколько тебе лет?
-Светлана, Света, мне шестнадцать лет.
Виолетта Степановна стояла здесь со своими пятнадцатью лошадьми. Здесь были и выездковые, и прогулочные и конкурные кони. У нее работало 2 конюха, берейтор, а сама она была тренером. Еще здесь имелся замечательный, огромный плац, рядом стояла куча стоек и лежали жерди, еще имелись буквы для выездкового манежа и хорошая амуниция. Тут всегда были опилки, навоз регулярно забирали, о том, что корм может и кончиться, даже не думали. Тут все было распланировано и отдано под четкое руководство Виолетты. Она была строгой, настойчивой, упорной, и даже немного упрямой, но с теми людьми. Что были ей по душе – она всегда была ласкова.
Чуть позже у них появился постоянный ветеринар и коваль. Затем, когда Виолетта резко заболела, то взяла на место тренера – Маргариту Ивановну замечательную, просто великолепную женщину, имевшую не купленный, а заслуженный КМС по выездке. Все было здорово, я числилась там помогающей, но на самом деле ничего не делала, только чистила лошадей, я не могла даже поседлать, только одеть уздечку. Но, с другой стороны, я научилась ремонтировать амуницию, и позже, даже могла сшить не плохую уздечку, а что касается вальтрапов и меховушек, то те, что были из под моей руки – намного качественнее и красивее. Но мне-то хотелось не только сидеть за швейной машинкой и глотать пыль в деннике со щетками в руках, мне хотелось хотя бы пойти попасти лошадей, или позаниматься с прокатом, а погонять на корде – это было пределом мечтаний…
А потом – потом Виолетта неожиданно заболела, и слегла. Больницы, больницы, больницы и диагноз врачей – рак легких, звучал как приговор… Ведь она так много курила, я до сих помню ее с сигаретой в руках, и никак больше, почему-то именно такое ее изображение всплывает в памяти…
Виолетта прошла почти все стадии, которые проходят больные этой ужасной болезнью, но через несколько месяцев она умерла. И ничего уже было не изменить, а конюшня, тем временем, постепенно приходила в упадок. Вся эта территория , и все, что там было, повисло на моих плечах. Персонал разбежался кто куда, и я осталась одна. Поначалу пыталась заниматься с прокатом, радовало то, что помогающие не бросили меня, а все так же исправно приходили, и помогали, вот это была любовь к лошадям, ведь я не могла платить им даже копейки. Но даже такое положение вещей быстро закончилось. Девочки были одногодки, и в одно и тоже время поступили в институт, и просто не могли дальше ходить. Они приезжали только в воскресение, и пытались найти других помогающих…
Но никого не нашли. А деньги быстро закончились, а прокат не хотел заниматься на лошадях, стоящих по брюхо в навозе, с свалявшейся гривой и не прочищенной как следует шерстью. Лошади похудели, мышцы постепенно атрофировались, их даже не работали, я просто выпускала в леваду гулять.
А чуть позже деньги вообще закончились, и я с горем - пополам продала самую старую лошадь, за копейки продала. Хотя на самом деле лошадь много стоила. Просто мне срочно нужны были деньги.
Полученных за Ласточку денег хватило не надолго, потом обменяла двух лошадей на пару пони, думала, дура, что их будет легче содержать, а вновь пришедшие помогающие катали бы на них в парке за процент. Но девочки не шли, было несколько желающих, но придя сюда, посмотрев на объем работы и бесперспективное существование конюшни, они уходили.
Постепенно, медленно, шаг за шагом шло время, лошади только бегали в леваде, единственное, на что хватало денег, так это на весьма скудный корм, ветеринара и коваля. О последних двух людях я всегда знала, и твердо решила, что пусть лучше лошади получат меньше еды, но будут стоять более-менее здоровыми и не сгниют копыта. У лошадей начали появляться мокрецы, я пыталась лечить, но это было очень тяжело, нога немилосердно болела и постоянно давала о себе знать.
Постепенно я продала половину лошадей, и тут наконец-то пришли помогающие. Это были четыре девочки, ты их уже видела. Они были для меня светом в окне, но девочки быстро поняли - что они для меня значат, и начали открыто пользоваться тем, что я их никогда, быть может никогда, а хотя… Но это потом.»
Ее рассказ закончился, Лена закрыла лицо руками и заплакала. Я сидела и тупо смотрела на мучения бывшей одаренной спортсменкой. Ленино худое тело сотрясалось от рыданий.
- И что же нам теперь делать? - выдавила я из себя.
- Не знаю, не знаю, не знаю…
Я испугалась, что у нее начнется истерика, но Лена вдруг замолчала, достала из кармана потертых джинсов платок, привела себя в относительный порядок и сказала:
- Пошли со мной, смотри внимательно, и молчи.
- Зачем?
- Увидишь! – в ее глазах мелькнул задорный огонек, который донельзя меня удивил.
Мы вошли в конюшню, потом вышли во двор и направились в сторону плаца, на котором было на удивление сухо и аккуратно, рядом стояла лавка, перед которой было подобие стола. На дальнем родственнике стола стояли бутылки с пивом, на лавке сидели все четверо, держали в руках по сигарете и громко о чем-то спорили и смеялись.
Лена доковыляла до стола, взяла одну бутылку с пивом, открутила пробку. Тем временим одна из девиц открыла рот:
- Ты что, выпить с нами хочешь что ль? Иди сама себе покупай! Нашла идиоток,
мы – честно заработали. – и девочки дружно засмеялись.
- Мне на фиг не нужно ваше чертово пиво! - с эти ми словами она вылила все содержимое бутылки на голову девице, которая сидела ближе всех к Лене.
- Ты совсем одурела? Сбрендила что ль, кляча старая! Пошла вон отсюда!
- Ха, это вы извольте убраться, собрали быстро свои вещи и и ушли отсюда, и что бы я вас здесь больше не видела! Ясно всем?!
Они молча встали и направились в сторону выхода, одна остановилась и перевернула стол.
Лена тихо ругнулась сквозь крепко сжатые от злости зубы и закрыла на замок за ними ворота.
- Ну и что?
- Я, пожалуй начну отбивать, приведу в порядок хотя бы одну лошадь.
Зайдя в конюшню, схватила первый, попавшийся на глаза недоуздок, одела его на лошадь, стоявшую ближе всех к выходу, с правой стороны, вывела на плац, закрыв вход на него на щеколду. Конь понуро поплелся к бортику, что б хоть чуть-чуть пожевать травку.
Схватив тачку, лопату и вилы я пошла отбивать денник коня, гуляющего сейчас на плацу. Работы было не очень много, был практически голый пол, видать помогающие хоть иногда выгребали из денников грязные опилки. Вывезла доверху забитую тачку на почти пустую навозницу, потом вывезла еще одну, полупустую тачку, потом оттащила из-под навеса мешок с чистыми опилками. А мешков там осталось навалом. Видно было, что мешки старые, но опилки были более-менее сухие. Я высыпала и высыпала мешки: один, два, три, четыре, все было мало, пол казался голым, а опилок - мало. На шестом я остановилось. Отвезла тачку в сторону, зашла на плац, подошла к коню, вяло щиплющему траву и отвела обратно в конюшню. Лошадь осторожно наступала на чистые опилки, внимательно посмотрела на меня, подогнула ноги и с видимым наслаждением плюхнулась на чистую подстилку и принялась валяться. Конь катался, катался, переваливаясь с боку на бок, потом он встал и преданно ткнулся носом мне в руки.
Я улыбнулась и вывела следующую лошадь на плац. Начинало темнеть, но я все отбивала, отбивала, отбивала, пока не отбила все денники, на мою радость в конюшне и во дворе было освещение. Наконец все лошади стояли по скакательный сустав в чистых опилках, довольные, но усталые. Я пошла в тренерскую, подметать не стала, сил уже не было.
В комнате сидела лена, я подошла и села рядом. Мы поужинали и решили пойти спать.
В доме была одна спальня, маленькая кухонка, коридорчик и не большая, но очень уютная гостиная. Дом был изначально построен очень удобно, комнаты светлые, замечательные, но маленькие. К сожалению, сейчас он выглядел запущенно, в одноэтажке сто лет никто не убирался.
«Ну, в моих силах сделать этот дом замечательным, таким, каким он был несколько лет назад!» - подумала я тогда.
Часть 1. О прошлом.
.
Сейчас стоит золотая осень. На улице тепло и сухо. Дождей уже давненько не было, и по этому нет ни грязи, ни луж, лишь только легкий осенний ветерок дует в лицо. Солнце уже почти село, и небо подернуто пеленой заката. Как хорошо вокруг! И ни что, и никто не может испортить моего прекрасного настроения сегодня.
Я с радостью и в тоже время с грустью могу сказать, что закончился в моей жизни трудный переломный момент. А точнее только начался, а впрочем, почему бы и нет?
Это произошло прошлой весной. Стояла теплая майская погода, но все равно еще стояла грязь по колено, и даже в лесу и в поле было грязновато. Деревья, цветы, и все живое лишь начали просыпаться после долгого сна. А грязь, как известно сильно портит конникам жизнь.
ну ладно, буду продолжать...
Я работаю в самом, пожалуй, знаменитом клубе столицы уже 4 года. Разумеется, зарплата оставляет желать лучшего, но я человек своей профессии, и у меня просто не было другого выхода, да и потом - я обожаю свою работу, и очень ценю и уважаю ее, мне нравится работать с абсолютно ВСЕМИ, с ЛЮБЫМИ лошадьми, пусть то безбашенный рысак, только что пришедший с ипподрома, который начнет убивать меня в манеже, мне нравится, когда лошадь носится подо мной, мне нравится мягко бороться, справляться с лошадьми, да, мне это просто-напросто нравится! Я люблю отработать какого-нибудь спокойного башкирского мерина, который будет тихонько тюлюпаться рысью по стеночке, это тоже доставит мне удовольствие! Мне нравится поработать какую-нибудь выездковую коняжку, которая слушается одной твоей мысли, и наравне с ней мне одинокого приятно будет поработать ахалтекинского жеребца-четырехлетку, который только и думает о том, что бы бежать, бежать быстрее и дальше, поскакать, поноситься... ну, я думаю, Вы поняли - я люблю самих лошадей, я люблю ездить на них, люблю гонять на корде, чистить, седлать, кормить, если надо отбить денники, то с радостью схвачу тачку и с улыбкой отпашу 12 голов. да, я устану, и будет ныть поясница, но я все равно сделаю это, потому что... мое призвание - БЫТЬ С ЛОШАДЬМИ! Я могу находиться с ними круглыми сутками. Дело в том, что я родилась и выросла практически на коне. Только не подумайте ради Бога, что мне важно только поездить, нет, такие понятия как "ухаживать", "быть с лошадью", общаться с лошадью" для меня намного важнее, чем трястись на ее спине. Заставляя выполнять свои же команды!
Поймите, для меня лошадь, это не просто самый лучший друг, это нечто намного большее, но для начала немного о себе... Я родилась в 1980 году, то есть сейчас мне - 24 года. Я молода, но счастлива, стала только тогда, когда стала работать и жить именно с лошадьми. Я родилась в небольшом частном доме в Твери, мои родители были конниками с детства. Вместе жили в столице, в одном дворе, вместе пошли в первый класс, вместе записались в ДЮСШ, при крупном КСК в Москве, вместе начинали жить вместе с лошадьми. Потом поженились, мама к тому времени была КМС по выездке, а папа имел первый разряд по троеборью. Потом появилась идея уйти из спорта, после серьезной папиной травме на соревнованиях, и маминой беременности (ну, мной, разумеется), так вот появилась наша собственная конюшня. Переехали вместе со всем барахлишком туда, и началось медленное строительство. Все на этой небольшой конюшенке было сделано своими руками, а именно мамой, папой, папиным братом дядей Юрой и тетей Наташей - женой Юрия. Конюшня строилась не мало времени, но тщательно, с любовью, она была светлой, денники не маленькими, коридор между денниками широким и хорошо освещенным. Денников было, всего пять, по два с каждой стороны, и последний, самый большой - посередине. Рядом была комната под амуничник, и еще одно маленькое, но безумно уютное помещение для тренера, конюха, кого угодно. Родителям повезло, тетя Ната была ветеринар, как говорится "от Бога", и не просто ставила диагноз, ей буквально достаточно было просто заглянуть в глаза лошади, и сказать, что именно и где у нее болит. Юра работал раньше ковалем вместе со своей женой на той же крупной базе, где мои родители впервые стали ездить. А мама с папой - бывшие спортсмены. То есть, в принципе на конюшне все должно быть нормально, только конюха осталось нанять. Нашли они тогда и конюха, и поехали покупать лошадей, сначала хотели только 2 лошади, но приличные, чтобы прыгали, чтоб можно было заниматься с учениками, приезжающими сюда для отдыха на природе и занятий с опытными тренерами. Занятия стоили не мало, то есть можно было оплатить проезд и проживание у родителей, (в доме было несколько свободных комнат), и еще оплатить определенное количество занятий, и приезжать туда, где кругом одни поля, леса, поля, леса, и просто огроменный открытый плац, на котором масса конкурных препятствий. Вот так на этой новоиспеченной конюшне моих родителей появились первые три лошади: Кремон, Саяна и Фигаро. Кремон был добронравным вороным, очень крупным и крепким конем, под 173 в холке. Это был семи летний тракененский жеребец, максимальная высота препятствий для него была - 120, но прыгал он четко, правильно, его прыжок был техничен, и мастерски отточено каждое движение коня. Он очень уверенно и грамотно прыгал, и его купили специально, чтобы оттачивать мастерство начинающих конкуристов. Саяна - соловая ганноверская кобыла, шестилетка, не высокая - 155 сантиметров, но рожденная - чтобы прыгать. Ее прыжок был не забываем, он впечатлял, им можно было любоваться вечно, нельзя было оторвать глаз, когда видишь, что Саяна прыгает. Она брала и 150, но могла закинуться, обнести, но под опытными всадниками вела себя так, как подобает хорошей конкурной лошади. Фигаро - великолепный гнедой мерин голштинской породы, очень крупный, выносливый, он мог прыгать очень широкие препятствия столько, сколько всадник сам захочет этот конь был явно без головы, под смелого, крепко сидящего в седле всадника, но он просто обожал прыгать. Для него любая тренировка без прыжков - как камнем по сердцу... Интересно было то, что к родителям сразу почти появилось много желающих отдохнуть и одновременно подточить свое мастерство.
папа был отличным тренером, жестким, никогда не устающим, он любил видеть, как у всадника появляется огонек в глазах, после удачного преодоления препятствия. Но для папы был важен именно конкур, полевая езда, но не лошади... нет, он хорошо к ним относился, всегда четко и правильно ухаживал, лечил, кормил, приносил сахарок лошадкам, но не более того. У него никогда не было любимой лошади, нет, были кони, на которых ему нравилось ездить, прыгать, выступать, но он искренне не мог понять, какой резон сидеть у лошади в деннике и разговаривать с ней, если она все равно не понимает твоих слов, только улавливает интонацию.
Да, он отлично прыгал, знал, когда нужно послать, когда придержать, когда сократить, когда наоборот выпустить вперед, он все это знал и умел, но он не видел в лошадях того, что вижу я в них - ДРУЗЕЙ, родных и близких, и так как у меня не осталось больше родных людей - кони стали для меня самыми родными существами на этом свете...
Мама, мама была спокойной, рассудительной, настойчивой, в работе с лошадьми она всегда добивалась своего, мягко, но упорно, она не любила , как отец проскакать по полю карьерчиком, встав на полевую посадку и отдав коню повод, нет, она была прямой противоположностью ему... Но она тоже не принимала лошадей за друзей, нет, она принимала их за партнеров, за коллег даже можно сказать, она ценила их и уважала, благодарила и хвалила, но не любила...
Их, так называемый, прокатский бизнес пошел резко в гору, появились постоянные клиенты, школьники приезжали вместе с родителями на летних каникулах, порой на все три месяца, остальные - зимой, весной, летом, очень редко у родителей не было клиентов.
Потом появились еще две лошади, а потом, чуть позже, когда я уже немного подросла, и мама вновь начала заниматься выездкой, построили рядом еще одну конюшню, на 10 голов, еще более лучшую, чем старая, но на лошадей денег еще не было. Чуть позже купили двух замечательных ганноверских меринов, замечательных выездковых лошадей, которым путь в спорт был уже закрыт по тем или иным причинам. Позднее к ним начали приезжать на , громко говоря базу, спортсмены со своими лошадьми, некоторые даже приезжали вместе со своими тренерами, и платили только за постой и проживание, но остались и ученики моих родителей. прошло 15 лет с появления на свет нашей конюшню. А я появилась с ней в один и тот же год. В седле я оказалась в года три, если не раньше. папа часто сажал меня к себе в седло, и мы с ним ездили по полям. какие это были прогулки, но... все хорошее когда-нибудь заканчивается...
Этот день я помню очень хорошо, и до сих пор, иногда события того вторника прокручиваются в моей голове, и мне становится очень плохо.
Был обычный, серый осенний день, промозглый и довольно холодный. Грунт был гаже не куда, но отец все равно работал своих лошадей, а вот мама предпочитала в такие дни, накинув на их спинки попоны, бродить по конюшне, раздавая припасенные сухарики, кусочки морковки и яблок, сахар…
Папа вывел свою любимую серую кобылу Женеву, тракененской породы, и начал шагать. Я зашла под навес, где стояла лавочка, и уселась там, наблюдая за папиной ездой. Он полностью размял лошадь на рыси, погнул, собрал, затем пустил галопом по длинной стенке, отдав повод, позволив кобыле расслабиться. Затем еще пошагал, и попросил, что бы я ему поставила чухонец 80. ну я поставила, и тут заморосил легенький дождичек, стало еще более скользко и противно. Отец стал прыгать, а я наблюдала за его корпусом, за его движениями, за всем, что он делал, вот он попросил поднять выше, потом еще выше, наконец я поставила 120…
И вот отец вновь заходит на препятствие, лошадь отталкивается, но в последний момент ее задняя нога поскальзывается, и на падает на это препятствие, прямо грудью и головой, папа летит вперед, его выбивает из седло, и он падает вниз головой на площадку за барьером… Лошадь шарахается то ли от боли, то ли от страха, и падает прямо на него…
Все это произошло в считанные секунды, и надолго врезалось в мою память, я просто отключилась. Помню как к папе подбежал дядя Юра, который видел как все произошло…
Потом еще кто-то подбежал.
Позже я пришла в себя, но не надолго, я очнулась все на той же лавочке под навесом, и очень четко помню – переломанные жерди, сломанная стойка, все разлетелось в пух и в прах, и еще одно - там, куда упал мой отец, чуть более темное пятно, чем во всем манеже.
Начался ливень, дальше смутно помню, как почтив бреду пощла в дом. Там сидела тетя Наташа, она сказала что с папой все будет хорошо, что он скоро поправится, что мама и Юра поехали с ними, что очень быстро они вернутся, и все будет как раньше… Но я не верила. Не верила потому, что видела все это собственными глазами, и я понимала,
Что тетя Ната кривит душой, что она знает о том, что папа может и не выжить. Ночевали мы с ней вместе, я просто не уснула бы одна. Конюха покормили лошадей, и мы легли спать. Утром я проснулась поздно, потому что пол ночь не могла уснуть, Наташи уже не было. На улице пасмурно, и , по видимому холодно, я спустилась на первый этаж и увидела маму, она сидела за столом, рядом с Натой и Юрой, женщины плакали, дядя держался, я поняла все без слов, только по их взглядам, полным горечи, отчаяния и боли…
Похороны очень плохо помню, все было для меня как в лихорадке, как в бреду, я не замечала никого, ни людей, ни лошадей, старалась быть больше с мамой, поддержать ее хоть как-нибудь, а она, в свою очередь, пыталась не плакать на моих глазах, но ночью у меня сжималось сердце, когда я слышала судорожные всхлипы из-за стенки, отделявшей наши комнаты, и сама начинала тихо плакать, уткнувшись носом в подушку…
Прошел год, стояла тихая ночь, горе по-тихоньку начинало угасать, было все менее и менее больно, но забыть не удавалось. Я проснулась от того, что было тяжело дышать, открыла глаза, и сразу почувствовала жуткий, кошмарный запах гари, от которого будто веяло смертью, я быстра вскочила с кровати, хотя это было не легко, защипала в глазах, мозги работали как в тумане, руки не слушалась, ноги не хотели идти в соседнюю комнату, но я все-таки подошла к маминой кровати, попыталась ее разбудить, она проснулась, и , почувствовав запах, закричала, мы стати спускаться вниз, я побежала будить конюхов, мама попыталась побежать к Юре с Натой, но ей, как и мне, плохо это удавалось, и маленькими пробежками мы побежали во двор, полыхала конюшня, я открыла двери оттуда вырвалось пламя, дым, пепел и отчаянные, полные боли и беззащитности ржания лошадей. Так ржет маленький жеребенок, у которого убили маму, так ржали наши лошади, я попыталась вбежать в конюшню, что бы вывести хоть кого-нибудь, но пламя было вокруг, везде, оно гуляло по стенам, по потолку, по полу, ведь конюшня была полностью из дерева.
Потом помню только то, как меня схватили чьи-то сильные крепкие руки и вытащили из прохода в конюшню… все… Дальше полный провал…
Дальнейшее, опять же, помнится смутно… Помню только, как проснулась, солнечный лучик попал на лицо, и вот уже солнце вовсю бьет в глаза, открываю глаза, белый потолок, кровать с железной решетчатой спинкой, жесткая блинообразная подушка, тонкое рваное одеяло… А рядом окно, откуда постоянно дует, больница…
А потом, а потом не было уже ничего хорошего. Приехали через неделю дядя Юра и тетя Наташа, забрать меня, привезли на конюшню, точнее вместо конюшни ничего не было, одни черные, жуткие развалины, а дом… дом совсем немного обгорел внизу… и все…
Наташа сказала мне что мама на следующий же день покончила с собой, узнав, что сгорели абсолютно все лошади. Просто перерезала себе вены и все…
Началась моя другая жизнь. Тете Наташе и Юре я была только обузой, и при первой же возможности я оказалась в детском доме. Начались серые, сложные, грустные дни, мне было очень тяжело, но довольно быстро меня там за уважали, и я начинала выпускать зубы, если кто-нибудь начинал на меня покушаться…
Лошадьми я бредила все то время, пока была ТАМ, я постоянно рисовала их, думала о них, писала стихи на эту тему, и самым главным для меня была одна цель – когда я виду из этого ужасного места, то я обязательно буду, буду, буду с ЛОШАДЬМИ, обязательно буду!
С этой мыслью я жила, спала, ела, дралась, мечтала, училась, эта мысль прочно засела в моей голове, и превратилась почти в девиз, в лозунг.
Однажды я в очередной раз сбежала из детдома, дело было летом, я пошла по обыкновению в городской парк, и увидела там… лошадей. Их было четверо, две лошади, и две пони, на них галопешником рассекали какие-то девчонки, прыгали по асфальтированной дорожке через лавочки и канавки, и упивались тем, что на них все смотрят! Это было ужасно, с одной стороны я была счастлива, что увидел лошадь, с другой стороны очень хотелось разбить им морду об асфальт. И я сделала это, да, я сделала, детдом меня научил кое-чему!
Я подбежала к девчонке, которая остановилась, и подняла лошадь прям н асфальте на свечу, дернула ее со всей силы за ногу. Та заорала благим матом, за что получила уже набитой ладонью по лицу. Я схватила поводья, не глядя сунула ногу в стремя и… села! Боже, КАК же это было прекрасно, вновь оказаться на лошади, рядом с лошадью, вновь ощутить свою крепкую посадку в седле. Я бросила стремена, они мне были коротки, и не дожидаясь пока эта дура соскребет себя с асфальта, я выслала лошадь в рысь одним прижатием шенкеля, я вспомнила ту, старую школу, школу моих собственных родителей, которые научили меня многому, и я поехала рысью, по началу было не привычно, девчонки на остальных лошадях остановились, и стояли молча, разинув рот, все, кто поначалу восхищался «отважностью» юных ковбойш, сейчас с тревогой смотрели в мою сторону, в их глазах читался упрек, мол куда ей, они то профессионалы вон, в сапогах, в белых бриджах. А эта… тьфу оборванка уличная…
Я стала собирать лошадь. А та, обрадовавшись, что я не луплю ее бесконечно хлыстом и тыкаю шпорами, которые, между прочим были все со шпорами, включая тех, кто был на пони, и надо ли говорить, что они были на мундштучном оголовье? Я мундштук не стала даже в руки брать, собрала лошадь на трензеле, и … сделала … пассаж, хотя я раньше еле-еле делала его на маминых. Отлично выезженных лошадях…
Это судьба, а тем временем девчонки просто остолбенели от увиденного. Потом я сделала принимание на рыси, и одиночную менку … Потом начала шагать, и не ожидаясь криков девчонок, слезла с лошади и отдала повод девице, которая сейчас потирала ссадины, полученные при падении на асфальт.
Когда я слезла с коня, то ожидала услышать от этих жутких девиц как минимум трехэтажный мат, но не уловила никаких звуков, кроме сосредоточенного сопения. Я молча двинулась в сторону детдома.
Пошли скучные-скучные, полные ежедневных кошмаров дни.
За тот побег меня жестоко наказали, и я боялась даже думать о новом побеге. Но лошадьми я теперь просто бредила.
Прошел примерно месяц, и нас начали выпускать гулять, всего по часу в день, с территории детского дома, но далеко уходить нельзя было. Но мысль, что я смогу вновь увидеть лошадей, не просто подзадоривала меня, она вселяла в меня надежду, надежду на то, что я вновь увижу тех, кто были и остались моими единственными друзьями.
Я понеслась в парк. Мне просто катострофически везло, я увидела ИХ, тех, кем я бредила каждую ночь, каждый день, постоянно… Это были все те же лошади, и на них восседали все те же девицы, но увидев меня они прекратили опять строить из себя «мисс бесстрашных», сразу перевели лошадей в ша, вытащили шпоры из худых боков несчастных коняг, и подъехали ко мне. Та, которую я скинула в прошлый раз с лошади сказала: «садись ко мне в седло, наш тренер сказала, что если мы, увидев тебя, не приведем на конюшню, то нас выгонят, так что залазь и не вякай». Я сказала, что с удовольствием пойду, но рядом с лошадь, что не собираюсь гробить лошадей, но тут полился трехэтажный мат, и я решила не спорить.
Когда я слезла с коня, то ожидала услышать от этих жутких девиц как минимум трехэтажный мат, но не уловила никаких звуков, кроме сосредоточенного сопения. Я молча двинулась в сторону детдома.
Пошли скучные-скучные, полные ежедневных кошмаров дни.
За тот побег меня жестоко наказали, и я боялась даже думать о новом побеге. Но лошадьми я теперь просто бредила.
Прошел примерно месяц, и нас начали выпускать гулять, всего по часу в день, с территории детского дома, но далеко уходить нельзя было. Но мысль, что я смогу вновь увидеть лошадей, не просто подзадоривала меня, она вселяла в меня надежду, надежду на то, что я вновь увижу тех, кто были и остались моими единственными друзьями.
Я понеслась в парк. Мне просто катострофически везло, я увидела ИХ, тех, кем я бредила каждую ночь, каждый день, постоянно… Это были все те же лошади, и на них восседали все те же девицы, но, увидев меня они прекратили, опять строить из себя «мисс бесстрашных», сразу перевели лошадей в ша, вытащили шпоры из худых боков несчастных коняг, и подъехали ко мне. Та, которую я скинула в прошлый раз с лошади сказала: «садись ко мне в седло, наш тренер сказала, что если мы, увидев тебя, не приведем на конюшню, то нас выгонят, так что залазь и не вякай». Я сказала, что с удовольствием пойду, но рядом с лошадь, что не собираюсь гробить лошадей, но тут полился трехэтажный мат, и я решила не спорить.
Не видя вокруг себя ничего от переполнявшего счастья, и какой-то чистой, теплой, восхитительной надежды, я согласилась, и молча залезла сзади на все ту же приземистую худую лошадку, на которую садилась в прошлый раз, и девушки, развернув лошадей, поехали по парку. Тут им приспичило по рысить, только не подумайте, что их лошади мало отработались, нет, коняги были измотанные и взмыленные, и у меня просто сердце сжималось из-за того, что я понимала, насколько тяжело было той рыжей лошадке из-за того, что на ней сидела еще и я, я попыталась слезть, но девочка, сидевшая на лошади, ехавшей рядом с нами, сказала, что если я слезу, то до дома уже не дойду.
И не подумайте, что мы неторопливо рысили по мягким лесным или песчаным тропкам, нет, мы неслись бешеной рысью по асфальтированным дорожкам лесопарка, пугая народ, а пони вообще догоняли нас галопом, и девицы так и норовили перепрыгнуть через какую-нибудь канавку или ямку, особенно из кожи вон лезла та, что ехала со мной на одной лошади. Я то не могла схватиться за нее, и мне пришлось держаться за заднюю луку блинообразного седла.
Они просто специально измывались надо мной, но я не подавала вида, я собрала все силы, что только были, и крепко-крепко держалась коленками, а пальцы на руках просто онемели. Причем они специально не делали галоп, они рысили почти всю дорогу до их конюшни, хотя у рыжей лошади, ан которой мы ехали, изо рта валилась пена, а со шкуры градом тек пот.
Наконец, мы доехали, девушки даже не стали особо зашагивать лошадей, я осталась стоять в проходе конюшни, растерянно глядя по сторонам. Конюшня была хлипенькой, разваленной, лошади стояли полностью на голом полу и в навозе, глаза у коняг были мутные, уши опущены, шкура не чищенная…
Девочки завели своих лошадей, а я тем временем посчитала денники, их было ровно пятнадцать, но шесть – пустовало, в четырех стояли пони. А в остальных лошади, похожие на пособие по биологии. Я так и продолжала тупо стоять. Но вдруг девочка,, вместе с которой я ехала, сказала мне, что бы я пошла в так называемую тренерскую, и указала на обшарпанную дверь.
Я зашла, за маленьким ветхим столиком сидела весьма молодая женщина, лет сорока, не больше. Она резко повернулась ко мне, и я увидела, насколько она красива.
-Здравствуйте. –выдавила из себя я.
-Садись, привет.
-Вы хотели меня увидеть?
-Зови меня просто лена, давай на ты, как тебя зовут, сколько тебе лет?
-Светлана, Света, мне шестнадцать лет.
Виолетта Степановна стояла здесь со своими пятнадцатью лошадьми. Здесь были и выездковые, и прогулочные и конкурные кони. У нее работало 2 конюха, берейтор, а сама она была тренером. Еще здесь имелся замечательный, огромный плац, рядом стояла куча стоек и лежали жерди, еще имелись буквы для выездкового манежа и хорошая амуниция. Тут всегда были опилки, навоз регулярно забирали, о том, что корм может и кончиться, даже не думали. Тут все было распланировано и отдано под четкое руководство Виолетты. Она была строгой, настойчивой, упорной, и даже немного упрямой, но с теми людьми. Что были ей по душе – она всегда была ласкова.
Чуть позже у них появился постоянный ветеринар и коваль. Затем, когда Виолетта резко заболела, то взяла на место тренера – Маргариту Ивановну замечательную, просто великолепную женщину, имевшую не купленный, а заслуженный КМС по выездке. Все было здорово, я числилась там помогающей, но на самом деле ничего не делала, только чистила лошадей, я не могла даже поседлать, только одеть уздечку. Но, с другой стороны, я научилась ремонтировать амуницию, и позже, даже могла сшить не плохую уздечку, а что касается вальтрапов и меховушек, то те, что были из под моей руки – намного качественнее и красивее. Но мне-то хотелось не только сидеть за швейной машинкой и глотать пыль в деннике со щетками в руках, мне хотелось хотя бы пойти попасти лошадей, или позаниматься с прокатом, а погонять на корде – это было пределом мечтаний…
А потом – потом Виолетта неожиданно заболела, и слегла. Больницы, больницы, больницы и диагноз врачей – рак легких, звучал как приговор… Ведь она так много курила, я до сих помню ее с сигаретой в руках, и никак больше, почему-то именно такое ее изображение всплывает в памяти…
Виолетта прошла почти все стадии, которые проходят больные этой ужасной болезнью, но через несколько месяцев она умерла. И ничего уже было не изменить, а конюшня, тем временем, постепенно приходила в упадок. Вся эта территория , и все, что там было, повисло на моих плечах. Персонал разбежался кто куда, и я осталась одна. Поначалу пыталась заниматься с прокатом, радовало то, что помогающие не бросили меня, а все так же исправно приходили, и помогали, вот это была любовь к лошадям, ведь я не могла платить им даже копейки. Но даже такое положение вещей быстро закончилось. Девочки были одногодки, и в одно и тоже время поступили в институт, и просто не могли дальше ходить. Они приезжали только в воскресение, и пытались найти других помогающих…
Но никого не нашли. А деньги быстро закончились, а прокат не хотел заниматься на лошадях, стоящих по брюхо в навозе, с свалявшейся гривой и не прочищенной как следует шерстью. Лошади похудели, мышцы постепенно атрофировались, их даже не работали, я просто выпускала в леваду гулять.
А чуть позже деньги вообще закончились, и я с горем - пополам продала самую старую лошадь, за копейки продала. Хотя на самом деле лошадь много стоила. Просто мне срочно нужны были деньги.
Полученных за Ласточку денег хватило не надолго, потом обменяла двух лошадей на пару пони, думала, дура, что их будет легче содержать, а вновь пришедшие помогающие катали бы на них в парке за процент. Но девочки не шли, было несколько желающих, но придя сюда, посмотрев на объем работы и бесперспективное существование конюшни, они уходили.
Постепенно, медленно, шаг за шагом шло время, лошади только бегали в леваде, единственное, на что хватало денег, так это на весьма скудный корм, ветеринара и коваля. О последних двух людях я всегда знала, и твердо решила, что пусть лучше лошади получат меньше еды, но будут стоять более-менее здоровыми и не сгниют копыта. У лошадей начали появляться мокрецы, я пыталась лечить, но это было очень тяжело, нога немилосердно болела и постоянно давала о себе знать.
Постепенно я продала половину лошадей, и тут наконец-то пришли помогающие. Это были четыре девочки, ты их уже видела. Они были для меня светом в окне, но девочки быстро поняли - что они для меня значат, и начали открыто пользоваться тем, что я их никогда, быть может никогда, а хотя… Но это потом.»
Ее рассказ закончился, Лена закрыла лицо руками и заплакала. Я сидела и тупо смотрела на мучения бывшей одаренной спортсменкой. Ленино худое тело сотрясалось от рыданий.
- И что же нам теперь делать? - выдавила я из себя.
- Не знаю, не знаю, не знаю…
Я испугалась, что у нее начнется истерика, но Лена вдруг замолчала, достала из кармана потертых джинсов платок, привела себя в относительный порядок и сказала:
- Пошли со мной, смотри внимательно, и молчи.
- Зачем?
- Увидишь! – в ее глазах мелькнул задорный огонек, который донельзя меня удивил.
Мы вошли в конюшню, потом вышли во двор и направились в сторону плаца, на котором было на удивление сухо и аккуратно, рядом стояла лавка, перед которой было подобие стола. На дальнем родственнике стола стояли бутылки с пивом, на лавке сидели все четверо, держали в руках по сигарете и громко о чем-то спорили и смеялись.
Лена доковыляла до стола, взяла одну бутылку с пивом, открутила пробку. Тем временим одна из девиц открыла рот:
- Ты что, выпить с нами хочешь что ль? Иди сама себе покупай! Нашла идиоток,
мы – честно заработали. – и девочки дружно засмеялись.
- Мне на фиг не нужно ваше чертово пиво! - с эти ми словами она вылила все содержимое бутылки на голову девице, которая сидела ближе всех к Лене.
- Ты совсем одурела? Сбрендила что ль, кляча старая! Пошла вон отсюда!
- Ха, это вы извольте убраться, собрали быстро свои вещи и и ушли отсюда, и что бы я вас здесь больше не видела! Ясно всем?!
Они молча встали и направились в сторону выхода, одна остановилась и перевернула стол.
Лена тихо ругнулась сквозь крепко сжатые от злости зубы и закрыла на замок за ними ворота.
- Ну и что?
- Я, пожалуй начну отбивать, приведу в порядок хотя бы одну лошадь.
Зайдя в конюшню, схватила первый, попавшийся на глаза недоуздок, одела его на лошадь, стоявшую ближе всех к выходу, с правой стороны, вывела на плац, закрыв вход на него на щеколду. Конь понуро поплелся к бортику, что б хоть чуть-чуть пожевать травку.
Схватив тачку, лопату и вилы я пошла отбивать денник коня, гуляющего сейчас на плацу. Работы было не очень много, был практически голый пол, видать помогающие хоть иногда выгребали из денников грязные опилки. Вывезла доверху забитую тачку на почти пустую навозницу, потом вывезла еще одну, полупустую тачку, потом оттащила из-под навеса мешок с чистыми опилками. А мешков там осталось навалом. Видно было, что мешки старые, но опилки были более-менее сухие. Я высыпала и высыпала мешки: один, два, три, четыре, все было мало, пол казался голым, а опилок - мало. На шестом я остановилось. Отвезла тачку в сторону, зашла на плац, подошла к коню, вяло щиплющему траву и отвела обратно в конюшню. Лошадь осторожно наступала на чистые опилки, внимательно посмотрела на меня, подогнула ноги и с видимым наслаждением плюхнулась на чистую подстилку и принялась валяться. Конь катался, катался, переваливаясь с боку на бок, потом он встал и преданно ткнулся носом мне в руки.
Я улыбнулась и вывела следующую лошадь на плац. Начинало темнеть, но я все отбивала, отбивала, отбивала, пока не отбила все денники, на мою радость в конюшне и во дворе было освещение. Наконец все лошади стояли по скакательный сустав в чистых опилках, довольные, но усталые. Я пошла в тренерскую, подметать не стала, сил уже не было.
В комнате сидела лена, я подошла и села рядом. Мы поужинали и решили пойти спать.
В доме была одна спальня, маленькая кухонка, коридорчик и не большая, но очень уютная гостиная. Дом был изначально построен очень удобно, комнаты светлые, замечательные, но маленькие. К сожалению, сейчас он выглядел запущенно, в одноэтажке сто лет никто не убирался.
«Ну, в моих силах сделать этот дом замечательным, таким, каким он был несколько лет назад!» - подумала я тогда.
