Лето
Участник
ЕГО ЗВАЛИ АВЕРОН
Смеркалось. Вечерний туман смешивался с изморосью. Старый жеребец лежал на боку на дне неглубокого оврага … И замерзал. Ноги и грудь в воде. Мокрая грива прилипала к мокрой шее.
Чутко поводил жеребец ушами, ловил далекие звуки. Там, на соседнем поле, не спеша, срывая по дороге пожухлую траву, табун брел к дому. Без него…
* * *
Его назвали Аверон. Еще бегая с матерью, он ловил на себе восхищенные взгляды. Вороной без отметин, рослый, костистый, с высоким затылком, с хорошим поставом головы и длинной шеей. «Хороша будет лошадка!» - говорили в заводе.
Свист бича. Пошел, пошел! Железо в рот, седло на спину. Пошел! Сбор, траверс, ранверс, принимания, пируэты, пиаффе… «Какие движения, какой экстерьер!» – хор судей на соревнованиях. Классическая музыка КЮРа, тишина выездкового манежа на Большом, аплодисменты трибун, громкоговорители. Да, он знал вкус побед - километры кругов почета. Пассаж, пиаффе, принимание; пассаж, пиаффе, принимание. А время идет…
«Стареет конь, жалко в прокат, в производители бы ему».
Частный конезавод. «Что нужно жеребцу-производителю? Жрать побольше и кобыл поэкстерьеристей!» «Зачем на нем ездить? В левадке постоит и хорошо!»
Привыкший работать, скучает жеребец. Кругом поля, но тесна левада, негде побегать. Много еды, много кобыл…Овес, дающий силу и горячащий кровь, свинцовой тяжестью наливает ноги. Подолгу сидит он на полу денника, прежде чем собраться с силами и встать, тяжко поднимается на кобыл.
«Накололись мы с жеребцом, мертвая сперма… два года кроет, а толку никакого!. Сплавить надо».
«Нам очень сейчас нужна такая лошадка! А вам на обмен классного жеребца-производителя! Меняем? Староват, правда, но не нарадуетесь! Жеребец! Истинный жеребец!».
Полуразвалившаяся конюшня на окраине. Темно, грязно, тесно. Гордое название – племферма. Мало еды, мало кобыл. Нет и левад. Но есть поля… есть девочка-подросток, тайком докармливающая до полной порции, есть морковь и сахар, как по волшебству появляющиеся в маленьких ладонях.
«Хочешь я покажу тебе пиаффе? Ты не правильно делаешь… Но я понял что ты хочешь. Вот так, тряхну стариной, мне не жалко…». «Смотри, смотри, старикан работает. Сам, сам, всадница-то - ноль!» «Ладно, ладно, потешим публику сегодня, но завтра, чур, в поля, наперегонки с ветром, наперегонки с трехлетком-недоучкой.
«Что, молодость? Да, я стар, но у меня техника, выстраданная часами тренировок». В два скачка с сокращенного в карьер. Четкий, размашистый галоп, темп и ширина, данные природой и отточенные людьми. Петляя между деревьев, легко перекладывается с одной ноги на другую. «Что, парень? В ногах запутался? Отстаешь? Эх, вы, учитесь пока я жив!».
Рад, конь, рад. Радость в глазах, в движениях. Радость путается в развивающейся, нестриженной гриве. «Он еще и брыкается! Верон, легче!»
«Хорошенькие жеребята, жалко только два в этот год. И вообще, где вы такого нашли, мы думали таких уже нет. Ископаемое! Но каков!», - удивляются ВНИИК-ковские специалисты. «Кройте, им кройте, а то ведь сами понимаете, конь-то возрастной».
Осень. Дует ночью ветер в незакрытые окна конюшни, хлюпают под ногами мокрые опилки. Не стало девочки, теплых ладоней, сахара и моркови, не стало недоучки-трехлетка.
«Что в деннике стоять, его ж тогда кормить надо – утром и в обед. Пусть с кобылами гуляет, заодно и разбредаться им не даст».
Ходит табун с одного поля на другой, мочит дождь шкуры, щиплет табун тронутую заморозками безвкусную траву, забредает иногда в деревню, проверить ближайшие помойки. Строжит, пасет кобыл старый жеребец. Процветает племферма.
Вечер и дождь. Опять вовремя не приехали за табуном. А надо домой. Ночью маткам с жеребятами спокойнее в конюшне. Домой! Домой! Жеребец разворачивает табун к дому. Домой! С поля на поле, через овраг.
Бесшабашны и веселы жеребята, осторожны и легки в движениях кобылы. Осторожен и старый жеребец,.. но скользят по мокрому склону растоптанные копыта. Тяжело, с выдохом падает он набок; на боку съезжает в холодную жижу на дне. Не подняться… Стары ноги, последние силы растрачены в осеннем шатании по полям, малы вечерние порции. Не подняться…
* * *
Ушел табун. Без него… Тихо идет дождь, тихо подкрадывается ночь. Тихо зовет старый жеребец: где вы, все те, для кого он жил все годы, где вы, мастера-спортсмены, судьи и восхищенная публика, конезаводчики и зоотехники? Один, в холодной воде и грязи замерзает старый жеребец.
Голоса с поля. Луч фонарика скользит по стенкам оврага, по блестящей мокрой черной шкуре, выхватывает из темноты маклок, пляшет на выступающих ребрах, пробегает по свалянной гриве, останавливается на морде и светит в закрытые глаза…
Но они уже видят иной свет.
октябрь, 2004 г.
Смеркалось. Вечерний туман смешивался с изморосью. Старый жеребец лежал на боку на дне неглубокого оврага … И замерзал. Ноги и грудь в воде. Мокрая грива прилипала к мокрой шее.
Чутко поводил жеребец ушами, ловил далекие звуки. Там, на соседнем поле, не спеша, срывая по дороге пожухлую траву, табун брел к дому. Без него…
* * *
Его назвали Аверон. Еще бегая с матерью, он ловил на себе восхищенные взгляды. Вороной без отметин, рослый, костистый, с высоким затылком, с хорошим поставом головы и длинной шеей. «Хороша будет лошадка!» - говорили в заводе.
Свист бича. Пошел, пошел! Железо в рот, седло на спину. Пошел! Сбор, траверс, ранверс, принимания, пируэты, пиаффе… «Какие движения, какой экстерьер!» – хор судей на соревнованиях. Классическая музыка КЮРа, тишина выездкового манежа на Большом, аплодисменты трибун, громкоговорители. Да, он знал вкус побед - километры кругов почета. Пассаж, пиаффе, принимание; пассаж, пиаффе, принимание. А время идет…
«Стареет конь, жалко в прокат, в производители бы ему».
Частный конезавод. «Что нужно жеребцу-производителю? Жрать побольше и кобыл поэкстерьеристей!» «Зачем на нем ездить? В левадке постоит и хорошо!»
Привыкший работать, скучает жеребец. Кругом поля, но тесна левада, негде побегать. Много еды, много кобыл…Овес, дающий силу и горячащий кровь, свинцовой тяжестью наливает ноги. Подолгу сидит он на полу денника, прежде чем собраться с силами и встать, тяжко поднимается на кобыл.
«Накололись мы с жеребцом, мертвая сперма… два года кроет, а толку никакого!. Сплавить надо».
«Нам очень сейчас нужна такая лошадка! А вам на обмен классного жеребца-производителя! Меняем? Староват, правда, но не нарадуетесь! Жеребец! Истинный жеребец!».
Полуразвалившаяся конюшня на окраине. Темно, грязно, тесно. Гордое название – племферма. Мало еды, мало кобыл. Нет и левад. Но есть поля… есть девочка-подросток, тайком докармливающая до полной порции, есть морковь и сахар, как по волшебству появляющиеся в маленьких ладонях.
«Хочешь я покажу тебе пиаффе? Ты не правильно делаешь… Но я понял что ты хочешь. Вот так, тряхну стариной, мне не жалко…». «Смотри, смотри, старикан работает. Сам, сам, всадница-то - ноль!» «Ладно, ладно, потешим публику сегодня, но завтра, чур, в поля, наперегонки с ветром, наперегонки с трехлетком-недоучкой.
«Что, молодость? Да, я стар, но у меня техника, выстраданная часами тренировок». В два скачка с сокращенного в карьер. Четкий, размашистый галоп, темп и ширина, данные природой и отточенные людьми. Петляя между деревьев, легко перекладывается с одной ноги на другую. «Что, парень? В ногах запутался? Отстаешь? Эх, вы, учитесь пока я жив!».
Рад, конь, рад. Радость в глазах, в движениях. Радость путается в развивающейся, нестриженной гриве. «Он еще и брыкается! Верон, легче!»
«Хорошенькие жеребята, жалко только два в этот год. И вообще, где вы такого нашли, мы думали таких уже нет. Ископаемое! Но каков!», - удивляются ВНИИК-ковские специалисты. «Кройте, им кройте, а то ведь сами понимаете, конь-то возрастной».
Осень. Дует ночью ветер в незакрытые окна конюшни, хлюпают под ногами мокрые опилки. Не стало девочки, теплых ладоней, сахара и моркови, не стало недоучки-трехлетка.
«Что в деннике стоять, его ж тогда кормить надо – утром и в обед. Пусть с кобылами гуляет, заодно и разбредаться им не даст».
Ходит табун с одного поля на другой, мочит дождь шкуры, щиплет табун тронутую заморозками безвкусную траву, забредает иногда в деревню, проверить ближайшие помойки. Строжит, пасет кобыл старый жеребец. Процветает племферма.
Вечер и дождь. Опять вовремя не приехали за табуном. А надо домой. Ночью маткам с жеребятами спокойнее в конюшне. Домой! Домой! Жеребец разворачивает табун к дому. Домой! С поля на поле, через овраг.
Бесшабашны и веселы жеребята, осторожны и легки в движениях кобылы. Осторожен и старый жеребец,.. но скользят по мокрому склону растоптанные копыта. Тяжело, с выдохом падает он набок; на боку съезжает в холодную жижу на дне. Не подняться… Стары ноги, последние силы растрачены в осеннем шатании по полям, малы вечерние порции. Не подняться…
* * *
Ушел табун. Без него… Тихо идет дождь, тихо подкрадывается ночь. Тихо зовет старый жеребец: где вы, все те, для кого он жил все годы, где вы, мастера-спортсмены, судьи и восхищенная публика, конезаводчики и зоотехники? Один, в холодной воде и грязи замерзает старый жеребец.
Голоса с поля. Луч фонарика скользит по стенкам оврага, по блестящей мокрой черной шкуре, выхватывает из темноты маклок, пляшет на выступающих ребрах, пробегает по свалянной гриве, останавливается на морде и светит в закрытые глаза…
Но они уже видят иной свет.
октябрь, 2004 г.
