Ну ладно, ловите сказочку на ночь
Страшная сказка (ну или кому как, но автор пока писал - боялся).
Однажды тёмной-тёмной ночью одному известному писателю доставили посылку.
- Получите, распишитесь, - буркнул сонный рассыльный и фургон с ярким логотипом скрылся в ночи. Писатель бросил пакет на стол, держать его в руках отчего-то было неприятно. Внешность у пакета была самая заурядная: пластиковый конверт с адресом, содержащий в себе, судя по звуку, с каким она брякнулась на стол, жестяную коробку. Как пакет мог ухмыляться, не имея ни глаз, ни рта, писатель не понимал, однако, ощущение создавалось именно такое. Писатель моргнул пару раз и вышел из комнаты. Вернулся он через пару минут, держа в одной руке стакан с колой, а в другой - ножницы, касаться пакета определённо не хотелось, однако и оставлять его, как нераскрытую загадку, на всю ночь тоже было неприятно.
Он осторожно, словно держал ядовитое растение, вскрыл пакет. Внутри действительно оказалась жестяная коробка из-под монпасье, довольно старая и облупившаяся, в таких дети хранят свои "сокровища". Унего самого когда-то была такая же, пока отец... Писатель загнал несвоевременно всплывшее воспоминание обратно в тёмный угол подсознания и вскрыл коробку. Открылась она со звуком, похожим на тяжелый вздох, внутри не было ничего, кроме маникюрных ножниц, заботливо завёрнутых в какую-то тряпицу. Тряпка некогда была голубой, а сейчас изрядно полиняла и к тому же была заляпана какой-то бурой грязью. Сами ножницы были покрыты пятнами ржавчины и с тряпкой отлично сочетались. Писатель хмыкнул и взялся за записку. Гнетущее чувство прошло, обычная куча хлама и так его выбила из колеи. Ну и что, что коробка один в один как... той коробки больше нет и того, что внутри тоже.
Это всё застой в работе, в последние 2 года писатель не создал ничего, что по мнению критиков, да и по его собственному, годилось бы для чего-то кроме туалетного чтива. Даже агент намекал, а не воскресить ли им "Клуб". Вот нервы и шалят по всякой ерунде. Он пробежал глазами записку, старательный полудетский почерк: "Дорогой... самая большая фанатка... мы с сестрой... уйти, как и Агата, Анна и Кристина". Тут писатель поморщился, Агату с компанией он ненавидел нежно и с неимоверным облегчением отправил их к Великой Праматери в пятнадцатой книге "Клуб девочек-самоубийц: Смертельная тоска". Правильней было бы её назвать тоска смертная, до этого были депрессия, агония и много чего ещё. Он вспомнил, как писал первую книгу, кровью своей писал, и во что всё это выродилось, трое подростков в депрессии от проблем, о которых они и не вспомнят, если доживут до 18 лет. Не дожили... Он полил их кончину надлежащим количеством слёз на страницах, и обильным количеством коньяка за кадром. Чего писатель не ожидал, так это того, что к Великой Праматери отправятся не только его героини.
- Ещё одна,- писатель уже сбился со счёта присланным локонам и "предсмертным" запискам, а также письмам с угрозами от безутешной родни тех, у кого всё пошло дальше записок.
А вот и собственно угрозы. Второй лист выглядел так, будто его в спешке вырвали, обмакнули в воду и исписали: буквы прыгали, чернила расплывались "Мои девочки... она любила кошек... прерванная жизнь... будь ты проклят, проклят, ПРОКЛЯТ"
…
Писатель проснулся и резко сел в кровати. Нет, можно подумать он им резал вены, опускал мамино снотворное в доверчиво раскрытые ротики, с мостов толкал. Она вспорола себе вены маникюрными ножницами, нержавеющая сталь, лазерная заточка, сидела в ванне и чуть высунув язык полуразрезала, полуразрывала вены, сначала на руках, потом на шее, маленькие лезвия скользили, ножницы липли к пальцам. Липко и скользко, совсем не так, как она думала. Писатель вытряхнул картинку из головы, живое воображение его кормилец, но это уж слишком. Вообще в записках ничего про ножницы не было. Ни у Джейн, ни у её матери, или девочку звали Джилл... Имя, секунду назад словно напечатанное в голове крупными буквами, размазалось и выскользнуло, как мыло между пальцев.
Писатель нашарил тапки и поплёлся вниз, перечитывать записки, наверняка, подсознание ухватило кусок текста и сейчас выдаёт ему в художественной обработке. Уже в просторном холле писатель понял, что его разбудило, потому что звук повторился.
Что-то прокатилось по полу из угла в угол, а потом вдоль стены. Ничего необычного ни в звуке, ни в его источнике не было: серый дымчатый кот гонял по полу мячик, негромко шуршащий по доскам старого рассохшегося паркета. Ничего странного или необычного, кроме того, что ввиду жесточайшей аллергии на шерсть, у писателя никогда не было ни кошек, ни другой живности. Вообще в доме до утра будет пусто, агент приедет только после ланча, а приходящая домработница – ближе к вечеру, готовить ужин и убирать творческий беспорядок.
Писатель осторожно втянул носом воздух, но знакомого свербежа, предвещающего отеки, крапивницу и безумную резь в глазах, не ощутил. Нос настаивал на отсутствии кошек в радиусе ста метров, но дымчатый зверь и не думал пропадать. Писатель принюхался уже смелее – ничего, кроме неопределенного ощущения разлитой в воздухе опасности. Но серая зверюга, хоть и уместная в его доме, почти так же, как бомба на детской площадке, не была её источником.
Было что-то ещё, писатель чувствовал, что вот-вот сможет ухватить эту мысль, что было так же легко, как почесать спину между лопатками и обещало примерно такое же облегчение. Но когда он понял, что в доме не так, в животе словно что-то скрутило кишки холодными пальцами. Часы не шли: в холле молчал напольный гигант, чьё гулкое тиканье и басовитый бой лишили его сна на 2 ночи, молчали часы на каминной полке, обычно тикающие крайне деликатно, словно извиняясь за беспокойство, молчали часы настенные, повешенные в холле на время ремонта гостиной. Писатель был почти уверен, что не слышал тиканья Ролекса на прикроватной тумбочке в спальне и даже не сомневался, что настольные часы в кабинете тоже не издают ни звука.
Кот куда-то запропастился: тишина дома не нарушалась уже ни одним звуком, кроме его собственного дыхания , даже огонек в камине горел безмолвно.
Джемини, вот как её звали, а её сестру - Вирго, - совершенно некстати всплыло в голове.
И тут же вспомнилось и другое…
…
- Хронические анахронизмы. Зачем тебе столько?
Домработница его, худенькая девушка, которой никак не дашь больше 16 на первый взгляд и на второй тоже, была единственной в округе, кто не испугался писателя-людоеда. Именно поэтому первый вариант ответа он оставил при себе.
- Хронометрические.
- ?
- Хронометрические, то есть относящиеся к измерению времени. Хроническим бывает насморк.
- Хронометрические, - она словно покатала новое слово на языке, пытаясь распробовать. Он и не помнил, когда они начали разговаривать не только о том, что приготовить, что закупить и какие вещи нуждаются в химчистке. Наверное, давно. По-своему неглупая девчушка, похожа на его Агату, ту Агату из первой книги, ещё живую, полнокровную, а не дребезжащую заезженной пластинкой карикатуру на саму себя, что была после. И поговорить с ней приятно.
– А всё-таки, почему только механические часы?
- Не люблю электронные, раздражают, пищат мерзко.
В умелых руках могут быть орудием пыток, добавил он уже про себя, - наряду с другими заурядными вещами, которых в его доме тоже не было, например, кухонной плиты.
Вот от своих анахронизмов он подвоха не ожидал, а зря.
Писатель плеснул себе виски на дно стакана, подумал и налил полный. Тишина и одиночество всегда были его друзьями. Он всегда лучше себя чувствовал, лучше творил в полном одиночестве, что его вполне устраивало… до этой ночи. Сейчас мысль о том, что вокруг на многие мили лес и ни одной живой души, утратила былую привлекательность. Он быстро, словно опасаясь передумать, набрал номер. Заспанный голос пожелал звонившему всех благ и сказал точное время – половина четвертого утра.
Сразу стало легче, пробормотав что-то невнятное, он опустил телефон на стол. Подумаешь, часы встали, бывает, может, аномалия какая, или буря магнитная.
А ещё был Таурус. От самого имени несло страхом.
- Иди сюда, Джем. Всё хорошо, это совсем не больно, не надо прятаться.
И она шла, потому что бежать было некуда.
Что-то ещё, кроме серого клубка тумана, чужих воспоминаний и полной тишины не давало ему покоя. Чужие воспоминания – это ерунда, он всегда так писал, проживая чужую жизнь как свою. Поэтому самоубийцы и не умерли в первой же книге, хотя вся сюжетная линия требовала такой концовки. Слишком много было в Агате его самого, а в истории Джем было слишком много Агаты.
- Подойди, сынок, - больно не будет. Он помнил слёзы матери. Крокодиловы слёзы, решил позже, иначе они сбежали бы вместе и на десять лет раньше, пока у него были свои зубы.
Всё ещё сжимая в руке стакан, он направился обратно в спальню. К чёрту всё, он будет спать до утра, как младенец, доктор Джек Дэниел обещает. И остановился, как вкопанный.
В камине горел огонь, в июле, когда даже ночью мухи избегали летать в этой душной жаре. И уж точно разжег его не писатель. Красноватые отсветы падали на коробку, ту самую, с которой всё началось. Сейчас он не сомневался, что это его зубная коробка, не просто похожая, а та же самая, что, взяв её у руки, он обнаружит знакомые вмятины на лбу конфетной девочки с неискренней улыбкой, и что все царапины будут на месте. Но и коробка отошла на второй план сознания, потому что в кресле у камина кто-то сидел.
Писатель зря сетовал на свои нервы, он даже стакана не выронил. Какое-то время, если есть время в доме, где все часы стоят, он разглядывал гостью. Тёмные и как будто мокрые волосы закрывали лицо, руки в длинных черных перчатках безвольно лежали на подлокотниках.
Потом он разбил молчание самым обычным и самым безумным из возможных вопросов.
- Почему ножницы?
Призрак поднял голову. Писатель не ожидал приятного зрелища, но всё равно внутренне содрогнулся. В глазах девочки не было ни зрачков, ни радужки. Только тьма поднималась из глубины, подобная тьме бездонного колодца.
- Мама спрятала всё остальное. Она предпочла спрятать ножи от меня, а не меня от него. Она не поняла.
Голос не имел ни звука, ни тембра, он шелестел и похрустывал, как засохшая листва под ногами.
- Я пыталась ей сказать, дала ей книгу. Та девочка, она совсем как я. Она всё перепутала и даже записку не поняла. Она очень глупая, моя мама…
Девочка опустила голову и понурила плечи. Писатель не смог бы найти объяснений своему следующему поступку. Больше всего на свете он хотел оказаться отсюда подальше, однако, мгновением позже, он сделал шаг вперёд и положил ей руку на плечо.
- Нет, - она вскинула руки в предупреждающем жесте, но было уже поздно. Писатель успел заметить, что то, что он принял за перчатки, оказалось ещё влажной кровью.
Сполох пламени из-за каминной решетки, багровый, как ярость матери, потерявшей дитя, потянулся до его ног. Укол боли, а потом полная темнота.
…
И дёрнуло же её связаться с этим… Добрых слов для «этого» не находилось.
Она разогнала потрёпанного жизнью «жука» почти до предела. Говорили ей добрые люди, не стоило туда ходить. Ещё ей, правда, говорили, что он пьёт на завтрак кровь невинных младенцев, а в подвале проводит страшные тайные ритуалы по продаже душ дьяволу оптом и в розницу. Ей тоже предвещали потерю, если не жизни, то души, а то и, страшно подумать, невинности.
На проверку оказалось, что на завтрак страшный писатель любит сок апельсиновый, а в подвале у него винный погреб, причём такой, что кое-кто бы продал там душу дьяволу. Обычный старый алкоголик. Хотя, если присмотреться, то не такой уж старый. Тут всё дело в освещении, наверное.
Вообще, может, дело в том, что в ближайшем супермаркете крови младенцев нет в продаже, может, он где-то её самостоятельно добывает. На невинность, стыдно сказать, писатель даже не покушался. Поначалу вообще относился к своей домработнице как предмету мебели. Пока как-то раз не спросил её какую-то ерунду, наверняка, только для книги, но она ответила. Потом они стали изредка обсуждать что-то, кроме списка продуктов на неделю. Оказался приятный дядька, хотя после каждого разговора ей приходилось лезть в википедию за незнакомыми словами, а после ещё полчаса ходить по перекрёстным ссылкам, потому что незнакомое слово, не становилось понятнее от объяснения десятком других незнакомых слов.
Лучи фар разрезали предрассветные сумерки.
Кому сказать, что она посреди ночи поднялась и помчалась из-за дурацкого звонка – не поверят. Начни ей кто другой нести чушь про одиночество, чтобы потом скатиться в полную белиберду, легла бы на другой бок и уснула до утра, после подробных инструкций, куда наглецу пойти и что сделать.
Она едва дождалась, пока, мерно тарахтя, откроются автоматические ворота, рывком загнала машину во двор и вбежала по ступеням.
…
- Мама, ты хоть читала эту книгу? Ты знаешь, за что она её так любила? Читай, мама, меняй имена и читай!
…
Лиза, прости, автограф я тебе прислать не смогу. Они вывезли всё, что можно продать и все бумаги тоже. Оставили только часы, всё равно, они не идут, и немного мебели. А он больше ничего не подпишет, сама понимаешь.
Неудивительно, что он никогда не говорил о родне, стая стервятников и та имеет больше сострадания. Меня наняли, только чтобы быстрее свалить отсюда, а ведь у меня нет ни образования сиделки, ни опыта ухода да такими больными.
Говорят, это я спасла ему жизнь, вовремя нашла без сознания в луже виски и вызвала «скорую», ещё 10 минут и инсульт убил бы его.
По мне, так нафиг нужна такая жизнь. Правая сторона парализована, я кормлю его с ложечки, а ещё он не говорит, мне кажется, что и не всё понимает.
Ты спрашивала, какой он, читай книги. Только лучше самую первую и те, что сейчас издадут, они классные, я читала, пока он не видел. А сейчас, знаешь, он всё ещё любит апельсиновый сок на завтрак, и сидеть у камина, но только не напротив, там ему не нравится, а чуть слева, тогда он улыбается и вроде как с кем-то разговаривает.
Я носила часы в ремонт, они исправны, но в доме почему-то не идут.
