Даниэль д’Ангиэра
Оно слишком многолико. Оно или они. Сначала казалось, что повторяется последнее нападение. Внешний круг. И нужно было, чтобы полукровки успели замкнуть свою цепь раньше.
И мы их сдерживали. Так же, как в тот раз. И надеялись удержать. К тому же, им все-таки мешало присутствие полуэльфов. Эльфийская кровь – сильная преграда для Тьмы. Особенно если один из них – миэльт. Беда лишь в том, что это мешает и мне.
Полукровки устанавливали зеркала. Я видел их, сложенные в зале – диски зеркального серебра с какими-то примесями. Впрочем, мне не до анализа их инвентаря.
Моя позиция – самая привлекательная для того, что ползет на нас. Точка консумации защит, проще говоря – перекресток. Перекресток оградительных заклинаний инквизиции и кордиана – вернее, того, что от последних осталось.
Появляется Ригарэль с диском.
- Какого лешего Вам здесь нужно?
- Здесь одна из точек цепи… зеркало… по сигналу нужно поднять, чтобы…
- Так и держите его, а не болтайте.
Перестаю обращать на нее внимание.
И тогда до меня доносится издалека, из нереальности.
Холод.
Шепот мертвого ветра.
Пепельный шелест.
Где-то то ли в сознании, то ли вне его, то ли внутри костей – тянется тонкой нитью…
Завороженно цепенеет воздух в легких, перерождаясь в яд, пробираясь от сердца к капиллярам наркотической мутью.
Тихое, неотвратимое притяжение.
Замирает – мертвеет мысль.
Пепельный шелест.
(Слабо вздрагивает память: это – было?)
Глаза словно повернуты внутрь, и перед ними серая пустая гладь. Распадается воздух.
(Память живет дольше мысли: это – в тебе?)
Зови – я слышу.
Распадаются зыбкие силуэты.
Шепот разлагающейся плоти.
(Прах – к праху. Последний всплеск мысли: что есть огонь, что причастен тлену? Что есть…)
Вздох растворяет мысль.
(Но память живет дольше мысли: «в процессе распознания проявлений нельзя погружаться в…»)
Память боли.
(«Обостренная чувствительность к колебаниям магического пространства осложняется риском слияния с ощущениями, заполнения ими…»)
Наваждение спало, и я отказываюсь верить сам себе, и не успеваю ничего предпринять, как земля ударяет меня, швыряет на здоровенный камень, - и, пытаясь поднять скомканное тело, выдираю слова из горечи слизи в горле:
- Нарэн, к Ильсу. Скажите – некракция…
Она смотрит, как я остервенело жгу землю.
- Но диск…
Выхватываю у нее зеркало. Боль оглушает – от кончиков пальцев, от кончиков нервов до позвоночника, до полуобморока. Но держу проклятый диск над головой, вытягивая руку вопреки возможному. Ригарэль испуганно бежит в темноту.
А тлен тянет к перекрестку.
Пока Тьма осаждает стены, они решили пробраться другим путем. Через мертвечину, через падаль, через прах. Через землю – в ней этого добра навалом. Кем же они должны быть, чтобы уметь такое?
Земля брызжет в меня смертью и ненавистью. Я не успеваю отбивать удары чужой силы. Я не могу держать зеркало. Я не могу стоять на перекрестке. Я не… (это – было?)
Прах – к праху…
«Неважно, как вы будете делать невозможное…»
Ох, мешает присутствие полуэльфов. Мешает эльфийское зеркало – как бы оно само не угробило меня, пока я буду… Все, ждать нельзя. Тьма брызжет из-под ног.
- Я призываю тебя. Правом моей власти и под власть мою.
В стороне темноту взрывают летящие вверх лучи – сигнал поднять диски выше. Они догадались, что нужно замыкать сферу, чтобы отсечь то, что снизу – или оставили это на потом? Должны были догадаться, когда Нарэн сказала Ильсу. Купола будет недостаточно.
Не успеваю. Оно учуяло зеркало – и больше не бьет в меня, стремится к диску.
- Замыкаю те… - в рот летит земля, и, пытаясь вновь обрести дыхание, завершаю мысленно: «на себя!» Удар, не достигнув зеркала, обрушивается сверху мне на голову. Не потерять бы контроль над той силой, что собираю я сам. Не опустить руку. Не…
Близится рассвет.
- Призываю тебя… - и, чуть ли не хором с самим собой, опять туда, вниз: - Властью моей и моим правом! – и, возвращаясь к первой теме: - Под власть мою…
Как бы многочисленные силы не запутались, какой из них что адресовано. Как бы не ошибиться самому…
Сигнал на замыкание круга. Но меня сбивает с ног, зеркало на мгновение выпадает из цепи.
Почти в бреду, не ощущая ни единой клеточки, не видя – вслепую, почти в безумии – вспарываю землю и успеваю поднять диск.
В то же мгновение мне кажется, что все силы, какие здесь есть, пронзают меня насквозь – успеваю отбросить, чудом удержавшись от того, чтобы не разорвать заодно и замкнувшуюся меж зеркал цепь защиты.
Они завершили круг.
Наконец, имею право избавиться от зеркала. И не могу. Не чувствую руки. Боль захлестывает насмерть – и с приросшим к руке диском валюсь на ту гадость, что разливается под ногами.
Эля Нарэн
Все закончилось с рассветом. Защиты восстановлены. Угроза пропала как наваждение, как кошмар, рассыпавшийся в первых солнечных лучах.
Иду к д’Ангиэре забрать зеркало – нужно быть полным идиотом, чтобы рассчитывать, что он сам его принесет миэльту. Сейчас еще схлопочу за то, что не явилась за диском в ту же секунду, что была замкнута цепь. И то, что в этот момент я держала другое зеркало возле противоположной стены, меня не оправдает, конечно же.
И чуть не спотыкаюсь о лежащее на земле тело.
И только уже крича в виднеющуюся за деревьями чью-то спину, чтобы звали Ильса и врача, замечаю, как неестественно и страшно выглядит земля. Обугленная, одновременно в пепле и какой-то жиже, сочащаяся зловонием и низко стелящимся бледно-зеленым паром.
Вид д’Ангиэры пугает не меньше. Он казался бы мертвым, если бы не рваное дыхание – агоническое, жуткое.
Лохмотья одежды, склеенной с кожей кровью. Кровь льется по лицу, смешивается с землей. Черное лицо с окровавленными серыми губами.
Подбегает врач, следом – Ильс и еще кто-то. Лекарь что-то бормочет сквозь зубы, не находит пульса. С трудом при помощи каких-то заклинаний вытаскивает диск из сведенных пальцев.
- Что? – отрывисто спрашивает Ильс.
- Болевой шок. Рука сломана – кажется, несколько ребер тоже. Легкие без сильных повреждений…
Вспоминаю, как д’Ангиэра падал на камень. Искаженное лицо, когда брал зеркало. Силы Света. Он сорок минут держал сломанной рукой этот диск? При его повышенной чувствительности к боли? Весит зеркало немало… А его все это время чуть не рвали в клочья. Кем же нужно быть, чтобы это выдержать? И что это было, если земля под ногами ни на что не похожа?
У меня только одно желание – уйти прочь от этого места.
Сталкиваюсь с миэльтом, возглавляющим группу. Он, кажется, называл свое имя? Ах, да: Арвиаль. Красивое лицо с ясными светлыми глазами смотрится невероятным контрастом по сравнению с виденной только что картиной. С застывшей оскаленной гримасой д’Ангиэры. Я вздрагиваю, вспоминая облик лежавшего безжизненной страшной куклой инквизитора.
- Все в порядке? – мягко спрашивает Арвиаль.
Я молча киваю.
- Вы уверены? - он смотрит с теплым беспокойством. – Проводить Вас?
- Нет, спасибо, - через силу улыбаюсь. – Я цела и невредима, просто устала.
Он как-то настороженно смотрит туда, откуда я шла, и на его лицо ложится тень тревоги. Как будто он увидел что-то, что… Ой, нет. Я не хочу ни о чем думать. Прошу меня извинить и ухожу, потому что иначе я лягу прямо здесь, и никакая сила меня не поднимет.
На следующий день мы завтракали с миэльтом за одним столом, а потом он спросил:
- Вы предпочитаете горы или море?
Это прозвучало так естественно, словно мы возвращались к недавно прерванному разговору. И я так же легко ответила:
- Сегодня – море.
Прежде, чем сообразила, что не имею права выходить за стены инквизиции. Иллюзия нормальной жизни рассеялась, и я чуть виновато возразила самой себе:
- Извините. Я не могу отсюда выходить.
Он недоуменно нахмурился и спросил:
- Почему не можете?
Я пожала плечами.
- Кто Вам запретил? – он выглядел озадаченно. Неужели кого-то наконец удивило, что меня безо всяких оснований лишают свободы?
- Они не имеют права, вы студентка, а не пленница.
Опять пожимаю плечами и вижу сочувствие в его глазах.
- Эвиэль, я беру ответственность на себя. В конце концов, я тоже достаточно важная персона, а? – и светло улыбается. – Идемте. Вам необходимо отдохнуть от инквизиции.
Сущая правда. Мне это необходимо.
Я смотрю на него почти заворожено, пока мы бродим по берегу моря и болтаем о пустяках. И я понимаю, почему все упоминания об эльфах наполнены таким трепетом. В нем – Свет. Ясный, спокойный, чистый. Тот, чье подобие есть в эльтэнах – но несравненно больший. Неземной.
Раньше меня не удивляло, когда полуэльфами величали всех без разбора потомков эльфов. Теперь я вижу разницу. И брошенное тогда д’Ангиэрой «недоделанный эльф» кажется… нет, даже не оскорблением. Почти кощунством.
Я попала в сказку и бреду рядом с эльфом вдоль серебряного моря. Вспоминаю давнее описание эльфов, найденное в одной из старых книг: «безупречные дети Света. Мечта людей о совершенстве и справедливости. Благословение земли, покинувшее ее».
Присаживаюсь на корточки рядом с подбежавшей к нам собакой, желающей познакомиться и с благоговением глядящей на Арвиаля. Он смотри сверху на меня и собаку, бесцеремонно сующую мне в ухо мокрый нос, и говорит с ясной улыбкой:
- Вы не похожи на ведьму нэры Огня. В Вас есть что-то… - он подбирает нужное слово, - другого порядка. У Вас точно не сложная линия? Я хочу сказать…
- Я знаю, что это. Нет, никакого смешения нэр. А разве похоже?
- Не очень, - признает он. – Просто от ведьмы Огня Вас тоже что-то отличает. Хотя я чувствую, что Ваша нэра безо всяких примесей.
Я смеюсь:
- Это комплимент? Непохожесть на ведьму Огня?
- Наверное, - улыбается он.
Про то, что я – Ригарэль, молчу. Не знаю, как эльфы теперь относятся к Ригарэль. А мне бы не хотелось, чтобы они относились плохо. Хотя «плохо» и «эльфы» - два совершенно несовместимых слова. Мне не хотелось бы, чтобы – отстраненно. Такое определение подходит лучше.
Он протягивает руку – и море бросает в нее пятнистую раковину. Я не знаю, что зачаровывает меня больше – эльфийская магия или поющее в раковине море.
У миэльта глаза цвета встречи неба и моря. Облик эльфа – серебро, утренняя роса и родниковый звон. Пытаюсь вообразить, как выглядят ноитэ, высшие эльфы. И даже радуюсь, что мой спутник все-таки наполовину человек. Потому что во мне нет серебра и утренней росы. И было бы уж совсем глупо рассказывать ноитэ о том, как я сдавала сессию на третьем курсе.
В глазах миэльта – возможность пути к неискалеченному мирозданию. Молчаливый упрек уродливости происходщего. Тлену, с которым мы так сроднились, настойчиво стремясь прочь от чистоты и Света, забыв о том, что и мы – Его создания.
Даниэль д’Ангиэра
Белесые корки растрескавшейся земли – как немыслимых размеров язык чумного. Сухие деревья в бубонах наростов.
Сладкий запах гнилой плоти.
Почему так мутен воздух? Или это муть в глазах?
Я не помню, где я.
Размытое лицо выплывает из мути и ватной тишины, и исчезает раньше, чем я успеваю вспомнить имя. Но я знаю его? Я знаю имя?
Именем Святой инквизиции.
Тьма лезет в горло.
Жидкое мясо, расползающееся под ногами.
Мне нужно вспомнить что-то важное.
Имя? Именем Святой… Запах жжет горло.
Дорогу? Куда ведет дорога? В какую сторону света – и где эта сторона, если света нет?
Что-то впивается в кожу. Я не позволю. Ты сдохнешь раньше меня. Властью моей… Но душит гнилая земля, заталкивая слова обратно в горло.
Дорогу. Дорогу к силуэту храма.
Ты не остановишь меня. Мы оба – смерть, но я стану той из двух, которая страшнее.
Властью моей… Ты не скуешь мне руки. Даже если вырвешь их, даже пусть раскидаешь ошметками по чумной земле.
Властью моей и моим правом!
Вздрагивают от ужаса своды храма. Мерзость прячется за алтарем. Ты надеешься, что я тебя не трону? Что побоюсь осквернить алтарь? О нет, я не побоюсь. Что осквернит его больше твоего присутствия? Уже ничто.
Именем Святой инквизиции. Властью моей…
Лики святых. Что вы вздрагиваете оскорблено? Словно я – хула на Силы Света. Пусть так. Они – они, не я! – они допустили это. Где вы были, светлые силы, когда… И если я смогу погрести под вашим алтарем то, что съежилось сейчас за ним… Что сделаете вы, когда расколется алтарь? Сделайте же хоть что-нибудь!!!
Моим правом. Моей властью.
Что дрожат витражи?
Тысячами жал впиваются в кожу осколки витражей. Кто произносит мое имя? Я не могу разобрать голоса – в мозгу звенят осколки витражей.
Бьющимися витражами раскалывается голова. Разлетается брызгами боли.
Твердое белое небо. Не небо – стены смыкаются над головой. Белая плита, нависшая сверху.
Осколки витражей впиваются под ребра.
Свет режет глаза плевком соли. И меркнет, погашенный болью.
Выколотые глазницы храма. Синева, осколками выплеснутая из них под ноги. Вырванные глаза, распавшиеся колючими обломками. Обжигающими лицо, как ледяная корка растрескавшейся земли.
Чумной язык земли произносит мое имя. Кто? Я не могу отозваться. Не зови меня, мне больно от звука. Кто бы ты ни был – не зови меня. Звук режет осколками витражей…
Но все равно будешь Капитан Кошка. Мне так нравится. Ну, будь майором, капитан!
