Безымянный палец ударил букву «ю». Опираясь обеими руками о подоконник, я отодвинулась от окна, немедленно натолкнувшись на радостное замечание:
- Все, поработала? Я же говорила!
- Почему? - искренне удивилась я и «не до конца цензурно» добавила. - Я только детей стесняюсь по точному адресу послать, когда мне мешают.
Меня настораживала тишина возникающая при первых звуках моего охрипшего голоса. «Вот бы уметь добиваться от учеников и студентов такого внимания!» На самом деле я боюсь разговаривать: боюсь, что не услышат и не поймут. Наверно поэтому я всегда, с самого детства, любила печатать: белый экран компьютера и серые листы, на валу печатной машинки доказывают, что слова твоих мыслей осязаемы и материальны.
Я, в целом, уважаю письменное слово больше чем звуки эмоций и несформированных чувств, которые традиционно издают в человеческой речи. Большую часть времени, проведенного на конюшне, окружали меня девочки (разного возраста), которые любят лошадей. Сейчас, прислушиваясь к стройным словам и нестройным эмоциям лошадниц, я невольно радовалась, что здесь, на Каланче, лошадей всегда будет больше чем людей, которые их «любят».
- А мы вчера так проехали четко – увлекался хозяин городской конюшни воспоминаниями вчерашнего дня, следами ощущений от родных мест, где проходили его детство и молодые годы, которые у подобных ему людей не заканчиваются никогда. Если не об этом не позаботятся другие.
- Да ты вчера пятнадцать минут на лошади сидел! – возразил женский голос.
Я часто думаю, о том, сколько времени смогу проводить в седле, разменяв седьмой десяток. И чувство такта у меня своеобразно не менее чем чувства все остальные. Я злилась на старого, бывалого конника за то, что вечера он видел мою слабость. Строго говоря, он из тех людей, на которых очень удобно злиться уже за то, что он есть рядом с лошадьми (а он, как любой русский, и выпить не забывает). Но я испытала неудобство от того, как неожиданно оборвался его восторг, полный радости и силы прожитой когда-то и переживаемой снова и снова от любого близкого стимула.
Вчера, услышав от него неприятные слова, с которыми нельзя мириться, я сдержалась от возражений. Сохранив про запас боль, злость и грусть, которыми теперь поспешила поделиться с окружающими. Не беда, что чувства несвежие, с душком. Русский человек плохо консервирует отрицательные эмоции. Именно поэтому охотно ими делится. Я, хоть и очень русская, предпочитаю такие «ценности» копить, что бы откупорить расплескать по случаю в приятной компании.
- Ну знаешь… в таком почтенном возрасте (пауза), пятнадцать минут (интонация вверх, пауза), (интонация вверх-вниз) на (пауза, безразличная интонация ровно) лошади!
- Ты! – захлебнулся шеф радостным возмущением.
- Вот и я говорю, пятнадцать минут – это очень не плохо. Закончила я, не испытывая, тем не менее ни облегчения ни разрядки чувств.
Грохнул глубокий и невероятно азартный смех. Восторженно, словно продолжая реагировать на двусмысленную наглость, засмеялся и сам объект шутки, заржали Костя и Кирилл. Мне не было смешно. Не пришло даже чувство глубокого «самоудовлетворения» от того, что удалась шутка. Я по-прежнему была расстроена наблюдениями и перспективами нашей с Азизом жизни, состоянием Дозора, и тех кому не все равно, но тут, в лучших традициях КВН, отчаянно возмутился обиженный женский голос:
- Дина, зачем ты над ним издеваешься? – что-то подсказало мне, что принадлежит он не законной супруге.
Вновь донеслись до меня обрывки мужского смеха и клочки знакомого молчания. Молчания, в котором отрицательных чувств всегда было больше, чем положительных мыслей. Я улыбнулась и очень хорошо рассмеялась. Смешно! Смешно и бессмысленно считать, что можно воспринимать это все происходящим между людьми.
История разумного человека так коротка по сравнению с историей неразумной лошади, что наивно ждать пробуждения следов генетической памяти, способной сделать личностью каждого отдельного человека и со-обществом всех людей целиком.
Лошадям можно позавидовать, они рождаются частью целого. Мы, homo sapience, рождаемся и продолжаем жить частью, без целого, которое делает людьми. Эта отсутствующая деталь человеческого механизма: потребность в других людях. Потребность, дающая возможность жить радостью чужих положительных эмоций, когда рациональные и иррациональные возможности брать силы из собственной реальности – исчерпаны.
