Вчера комары появились. Кони в ужасе. Впереди слепни(
Нашла интересный рассказ, поделюсь.
Эх, залетные!
Что умом Россию не понять, то каждому известно. Русские сами, порой, удивляются своим придумкам, а потом сами же и потешаются над ними, хитро поглядывая на изумленных иностранцев — ну что, съели? И история, которую вы сейчас прочитаете, относится к разряду таких удивительных находок изобретательности русского народа.
Декабрь лета 7208 от сотворения мира был столь обилен снегом, что начисто завалило все дороги, и ни пешему, ни конному не было никакой возможности добраться, скажем, из Костромы в Ярославль. Не спасали ни сани, ни волокуши. Снега выпало столько, что уже и не знали, куда его отбрасывать — вдоль заборов высились сугробы выше человеческого роста. А метель день ото дня все набирала силу и конца ей не было видно.
И в такую круговерть в небольшом и ныне стертом с лица земли сельце верстах в десяти от Киржачской слободки у первой избы остановился экипаж, из которого, пряча лицо в высокий воротник, выбрался человек в медвежьем тулупе и постучал в окно. На крыльцо вышел мужик и, разглядев золотой галун на треуголке, впустил гостя в избу.
— Эк, барин, угораздило тебя в такую-то свистопляску да в путь.
— Благодарствую, — ответил гость. — Государев курьер, Винниус Андрей Андреев. А тебя, хозяин, как звать-величать?
— Савва я, Коробейников, староста тутошный.
— Вот и хорошо, что староста. Примешь ли путников? За мной не станется, награжу довольно.
— Мы божий закон чтим, барин, нешто дозволительно хрестьянину странным людям на дверь указывать? Милости просим. Праскева! — крикнул хозяин жене, проводив курьера и возницу в горницу. — А ну-ка, баню топи! Да что есть в печи — на стол подавай! Бог гостей послал.
После бани да горячего обеда под штоф анисовой гости сомлели и едва не падали с лавки. Савва с женой под руки спровадили их на лежанку и накрыли шубами — пущай отсыпаются.
Винниус открыл глаза на следующий день к полудню.
— Что это? — спросил он, щурясь на яркий свет, пронизавший избу. — Никак, солнце жарит?
— Метель улёглась, слава Тебе, Господи, — ответил Савва. — Изволь, гостюшка, к столу, трапезничать.
Отобедали знатно, уж больно хороша после поста была домашняя лапша с гусиными потрошками, да и жареный порось с гречкой пришелся кстати, а пряженые завиточки и расписные козульки таяли во рту.
— Ну, хозяюшка, ну ублажила! — покачал головой Винниус, окончив обед, и обратился к вознице. — Ну, набил брюхо? — тот вытер рот рукой и перекрестился на иконы. — Иди, запрягай, ехать пора.
— Нет проку запрягать, — вступил в разговор Савва. — Метель хоть и сдалась, но снегу намело пропасть. Дальше двора не уехать. У протопопа вон остановились два аглицких господинчика, уж вторую неделю перебиваются. С утра нынче кинулись в Москву, да куды там — за ворота выехали, и лошадь встала — снегу по колено. Я так в ум беру, что покуда снег не занастуется, ехать не можно.
— Пойми ж ты, любезный, нету мне времени ждать, пока наст станет! Царев указ везу. Нынче уж двадцать седьмое, к завтрему мне надобно быть в столице, хоть окочуриться, но быть!
— Воля твоя, барин, но лошадка у тебя хоть и фрисляндских кровей, но противу нашей рассейкой зимы слабовата. Ехать никак не можно, уж больно снегу намело.
— Ничего, авось проберемся, — уверенно ответил Винниус, вставая из-за стола.
Спустя час Савва распахнул ворота. По расчищенному двору лошадь пошла бойко, но едва ступила на улицу — повозка намертво увязла в снегу, и, как возница ни понукал коня, за четверть часа продвинулись не боле, чем на аршин.
— Неладное дело, барин, лошадь напрасно заморишь, — угрюмо сказал Савва.
Разгоряченный Винниус, казалось, сам был готов впрячься в оглобли.
— Истину глаголешь, Савва! Сыщи мне вторую лошадь! Серебром плачу! Вдвоем вытянут! — прокричал он.
У местного дьяка тут же сторговали лошадь, которую поставили впереди фриза. Полный надежд Винниус сам сел на облучок, но его вновь ожидал крах: даже вдвоем лошади не могли стронуть экипаж: слишком высок был снег, полозья тонули в нем, не имея возможности подминать его под себя и прокладывать путь. Всего за четверть часа безуспешных попыток стронуться с места, лошади устали так, словно отмахали с десяток верст: с тяжело вздымающихся боков слетали хлопья пены, животные мотали головами и отказывались идти. Не спасла положение и третья лошадь. Между тем вокруг экипажа стали собираться любопытствующие. Кто-то пытался помочь, отбрасывая снег лопатами, кто-то давал советы, а кто просто глазел, удовлетворяя свою скуку. Между ними оказались и два «аглицких господинчика», кутавшихся в бабьи пуховые платки, из-под которых торчали космы белесых париков.
— It’s impossible
[1], — сказал один, помоложе.
— Да вам, иносранцам, все непасибл, — ответил ему высокий парень с василькового цвета глазами и пшеничными бровями. — Вот ежели рядком запречь, то вытянули бы.
— Рьяд-ком? — переспросил пожилой англичанин. — О, ниет, так ниелзья ездит.
— А ты пробовал? — насмешливо спросил парень.
— Йа ниет пробовал, это не-возможно. No, ниет.
— What’s he say?
[2] — спросил молодой у пожилого.
— You should not pay attention, he’s crasy
[3], — ответил тот, и они побрели вдоль улицы.
— Эх, Расея! — с досадой воскликнул Винниус, сорвав с себя треуголку и шлепнув ею коня по крупу. — Распрягай. Ах, зима-зима, будь ты не ладна…
— Ох, барин, да столь ли важен твой указ, что бы из-за него так убиваться? — спросил Савва.
— Не важных государевых указов не бывает. Царь Петр Лексеич желает, — Винниус повысил голос, чтобы его могли слышать все собравшиеся, — чтобы исчисление нового года в народе нашем вели не с сентября месяца, а с генваря первого числа. И по сему учинять в сей день забавы, стрельбу, жилища и домы изукрашивать ветками еловыми да мозжевеловыми, да огнями всякими. И лета впредь исчислять не от сотворения мира, а от рождества Христова!
Люди зашушукались, некоторые стали креститься, а Винниус начал развязывать постромки.
— Барин, дозволь слово молвить, — раздалось вдруг из толпы глядельцев. К экипажу подошел тот самый парень с васильковыми глазами.
— Ну, молви, коль есть чего.
— Лошадей надо не в цуг запречь, а рядком.
— Рядком? Всех трех?
— Ты, барин его не слушай, — махнул рукой Савва. — Дурной он у нас. Еспытатель. По весне все летать хотел, с колокольни дерябнулся, еле отходили. Так он взялся какую-то особую запряжку измысливать, все постромки изрезал, супостат. Все лето лошадей на выпасе гонял.
— Ты, Савва, погоди, пущай скажет, — остановил его Винниус. — Ну, сказывай далее, чем такая мысль нам помочь окажет?
— Ежли лошади друг за другом идут, то первой тяжело снег ломать, а второй тяжело кибитку тянуть, а середняя им помехой. Они не сообща дело делают, а каждая в разнобой. А ежли их рядком запречь, то они друг дружке будут путь торить, ноги-то рядом работают, а середней и кибитку тянуть легше будет. Дозволь испробовать, барин! — глаза у парня горели от нетерпения.
Винниус, проваливаясь выше колен в снег, прошел туда-сюда вдоль упряжки.
— Как звать тебя? — спросил он у парня.
— Харитошка.
— Добро, Харитошка. Пробуй. Справишься — дорого заплачу и перед государем нашим Петром Лексеичем за тебя словцо молвлю.
— Бог не выдаст — свинья не съест, — широко заулыбался тот. — Только Савва Игнатьич пусть лошадок одолжит.
Винниус заулыбался и повернулся к нахмурившемуся Савве.
— Так это он у тебя постромки изрезал? Веди своих коней, государю служить час пришел! В убытке не будешь, заплачу.
Услышав о деньгах, староста оживился и трусцой побежал в хлев. Харитон тем временем притащил сбрую. Вдвоем с возницей Винниуса они запрягли трех лошадей, приведенных Саввой. Полчаса трудов, и перед публикой предстала странная, не виданная до селе упряжка: три лошади стояли в ряд, под дугой была средняя, а две пристяжных по бокам. Кони, возбужденные предчувствием скачки, всхрапывали, ожесточенно грызли удила и рыли снег копытами. Винниус обошел запряжку и спросил:
— И как сие называть прикажешь?
— А сие, барин, есть русская тройка, — весело улыбался Харитошка. — Всему миру на удивленье, врагам на посрамленье, а России на гордость! Просим, барин, — Харитон распахнул дверь кибитки. — Ты не опасайся, лошадки у меня съезженные, свое дело знают.
После мгновения колебаний Винниус сел в экипаж. Возница и Харитон заняли места на облучке. Все переговоры мгновенно стихли, люди замерли в ожидании. И в этой тишине было отчетливо слышно произнесенное полушепотом:
— Ну, выручайте, родненькие…
Почувствовав посыл вожжей, кони несколько раз переступили на месте, потом натянули постромки, напряглись, мгновение — и кибитка тронулась с места. Снег, утоптанный ногами трех лошадей, осел и теперь уже препятствия для полозьев не существовало. Кони сделали шаг, потом второй, перешли на рысь, а на выезде из деревни тройка уже разошлась во весь опор.
— Э-ге-гей, залетные! — задорный крик разнесся над дорогой и вспорхнул к прозрачному голубому небу.
....
Автор Лилия Малахова,
отсюда
Красивый рассказ?
(Не знаю как это по русски называется, по немецки Leinenauge - "отверстие для вожжей".)
