пасибо
Утро началось с главного: залезть в телефон в группу "опера" и отправить всем СМСки с поздравлениями с праздником. Нет бывших оперов...
Потому - немного предамся воспоминаниям.
А чтобы понять, какое место в моей жизни заняли опера угрозыска, надо понимать, что я из себя представляла, когда пришла в милицию.
А было мне 34 года... Взрослая такая девочка. Работавшая инженером, и вполне успешно. рисовавшая брошки под палех за валюту. Работавшая художником-оформителем в первом в Питере кабельном телевидении "Петр Великий" Преподававшей в частной школе курс развития мелкой моторики. И все это одновременно.
И решившей просто изменить свою жизнь...
Я решила тогда, что надо стать юристом. Поучилась год в частном юрВУЗе, принадлежавшием А. Бастрыкину, пришлось бросить из-за того, что подвернулась возможность сына в Париж сбагрить по обмену - денег не хватило. Но мысль-то осталась... Чтобы изменить свою жизнь я уволилась с завода и легла на диван. думать. Благо - пособие по безработице у меня было выше средней зарплаты по городу, ну, и порисовать за деньги можно было без особого напряга.
Случайно я встретила девушку, с которой я училась в ЮрВУЗЕ. Она продолжала учиться. Девушку звали Наташа О. Поговорили за жизнь. Я сказала, что я без работы. Она сказала, что собирается на собеседование в отдел милиции, будет устраиваться следователем. Там, в этом отделе, уже работает наша одногруппница по ВУЗу – Наташа Н. Я ляпнула, что может и я бы пошла…
Через день мне позвонила Наташа Н. и сказала, что меня ждут на собеседовании в этом отделе. День и время были крайне не удачны – я собиралась в театр. Но – раз уж пошла такая пляска…
В отдел милиции я приехала с расчетом, что прямо оттуда я пойду в театр, благо – там рядом. Потому я выглядела: в розовой ажурной кофточке, намеке на юбку, стрижка ассиметрия и макияж, на который я потратила не обычные 2 минуты, а целых 15 минут.
Наташа О. пошла к начальнику следственного отдела первая. Она была в кабинете полтора часа (всего боящаяся я за это время уже решила, что надо валить, потому что если умную Наташку там мурыжат столько времени – не иначе экзаменуют! – мне там ничего не светит). Наташка вышла вся в мыле, махнула рукой и не отвечая на вопросы пошла в кадры. Взяли.
Меня в кабинет не звали.
Но позвали к замначальника…
За столом сидел не старый, мудрый еврей. Он задал мне два вопроса.
- Зачем вы идете в следствие?
Я решила быть честной.
- Понимаете… я хочу бесплатно получить высшее юридическое образование, а это возможно только в ВУЗе МВД. Ну, и потом: мне 34 года, учеба 5 лет, в 40 лет – баба-юрист, нулевая, только начинать работать… кому я такая буду нужна! А тут и опыт работы уже будет к концу обучения…
Второй вопрос:
- Семейное положение?
- Разведена, сыну 13 лет, учится…
- Идите в кабинет № __, - сказал он и потерял ко мне интерес.
Я вылетела из кабинета, поняв, что меня послали. И надо валить.
В коридоре меня встретила Наташа Н., которая в отделе уже работала. Она спросила, как прошло собеседование.
- Да послали меня, похоже… - мрачно сообщила я.
Но Наташка не зря уже полгода отработала следователем.
- Так, не расстраивайся, расскажи, что он сказал, - пристала она.
Я рассказала. Назвала номер кабинета, куда меня послали.
- дура, тебя в кадры отправили – оформляться…
Потом, когда обмывали мои звезды старлея и мы изрядно подвыпили, я спросила шефа: почему он меня взял на работу. Конечно, я надеялась, что он мне расскажет, какая я умная и как он почуял во мне толкового следака… Он сказал:
- А что, баба под 40, ребенок взрослый, значит – больняков не будет. Замуж уже не выйдет, значит в декрет не пойдет. Вроде, пахать умеет. Ну, надо брать, а там поймем, куда использовать… У нас тогда были сроки укомплектовать отдел, надо было занять, пока единицы не отобрали.
Вот так. Никто не обращал внимания на мою тонкую душевную организацию и почти гениальный мозг. Зато все с первого взгляда определяли: будет пахать.
Медкомиссия.
И начался новый этап учебы. Учебы новой профессии с нуля.
Сначала надо было пройти медкомиссию. И с этим вопросом я зависла на анализе, простите, мочи. Чтобы его сдать надо было приехать в поликлинику МВД к 6-10 утра, встать в очередь, получить баночку, встать в очередь в туалет, пописать в баночку, встать в очередь и сдать баночку. Все это было часов на 2,5-3. Результат на следующий день, и только потом – допуск к врачу. На следующий день я узнала, что мой анализ не подходит под критерии, которые предписаны приказом для сотрудника милиции. Не вписывается в нормы.
У меня хватило ума поныть, что мне надо детеныша утром в детсад и испросить дозволения сдаться в районной клинике и принести результат сюда. Мне сделали отметку в карточке.
Утром я заставила сына – абсолютно здорового ребенка – пописать в баночку, метнулась в поликлинику и сдала это под своей фамилией.
Получила результат, уточнила у лаборантки, насколько он вписывается в нормативы здорового человека, получила в ответ – абсолютно здорова. И понесла бумажку с результатом в поликлинику МВД. Где мне радостно сообщили, что моя моча не соответствует нормативам здорового милиционера, установленных каким-то там приказом.
Здравствуй, система!
Я опять полетела в районную поликлинику. Я поймала лаборантку. Я сунула ей в кармашек халата 200р и попросила написать мне результат ИДЕАЛЬНОГО анализа. Получила от нее бумажку, учитывая мое психическое состояние, лаборантка соизволила показать мне нормы здоровой мочи и я лично удостоверилась, что она выписала мне все значения ровно посередь диапазонов нормы. То есть, идеальнее – не придумаешь.
Я принесла эту бумажку в поликлинику МВД. Мне радостно сообщили, что результаты не вписываются в приказ… Я озверела. Я сказала, что «а вот в районной поликлинике мне сказали, что анализ идеальный». В ответ получила классическую фразу: «Это для гражданских людей он идеальный, а для военных нормы ужесточены!». Занавес.
Тут я поняла, что не в тот карман я засунула 200 рублей, и получила допуск к медкомиссии.
Рассказывала эту историю братцу, он ржал до мокрых штанов. Сначала на тему – ай да менты!, а потом на тему: нет, я знал, что моя сестрица аферюга еще та, что чтоб при поступлении на работу в милицию пытаться натягуть государство на анализе мочи – не ожидал!
Потом были всякие врачи. И куча-куча старых американских тестов психологических, элементарных как 5 копеек. В общем, комиссию я прошла.
Про личный разговор с психиатром. Меня предупредили заранее, что ни в коем случае нельзя говорить что я разведена и при этом у меня нет сексуальной жизни – зарубят сразу. Поскольку стойкое убеждение, что неудовлетворенная сексуально особь не может быть психически уравновешенной, объективной и спокойной. Потому с психологиней я говорила, кося глаз в угол -на нос – на предмет и таки на вопрос про личную жизнь заверила ее, что трахаюсь с удивительной регулярностью. Никого при этом не интересовал вопрос – с кем.
Кураторы.
Когда я таки устроилась на работу, у меня тоже были кураторы. Шеф послал меня в кабинет №___, там будет мой куратор. Следователь с большим опытом. Я брела по коридору, ожидая открыть дверь, увидеть захламленный делами кабинет, потрепанный стол, неухоженного мужика средних лет с усталыми глазами… Ну, как в кино.
За дверью кабинета стоял ржачь. Причем женский.
В кабинете сидели две девицы моего возраста – грудастые, попастые, одна яркая блондинка, другая с черными как смоль цыганскими волосами. На табличке на двери я прочитала, что они обе старшие следователи, обеих зовут Ольги. Я сказала, что буду у них стажироваться. Они заржали и блондинка запела что-то в тему про «а ты пришел, а мы не ждали». У нее был прекрасный голос. Оперный голос.
Пела она часто…
Я поняла, что меня как-то сильно надули с этим следствием. Ну, какие ж это следователи! Девахи были настолько разбитными, что выглядели, скорее, теми за кем некоторые следователи должны охотиться.
Кстати, немного позже, когда я разговаривала с другим замначальника нашего следствия, он сказал замечательную фразу: «Менты это те же преступники, которые случайно оказались по другую сторону баррикад. Иначе мент никогда не сможет понять логику преступника и доказать его вину…Главное, надо помнить запрет: за флажки - нельзя».
От этой фразы я тоже, кстати, впала в ступор. Самое страшное мое «преступление» было валютным – брошки мне оплачивали в долларах. Валютные статьи тогда еще были. Встречи для передачи денег назначились в час пик в метро, в толпе, я отдавала пакет с брошками, мне отдавали конверт с деньгами. И это было не реально страшно.
В остальном я была той самой пионэркой, честной и прямой, как бамбук.
В общем, для успешной работы мне надо было учить логику преступника…. Причем, «с колес» - потому что непосредственно во время работы и надо было изучать.
Мои девахи совершенно не собирались меня учить. От слова совсем.
Дня через 2, посидев в кабинете с ними и попив чайку, я наконец-то спросила: а дайте мне хоть какую-нить работу. Мне выдали пару-тройку уголовных дел и сказали, чтобы я собрала на фигурантов характеристики и справки. Ни фига не объяснив, где и как я должна это собирать.
А Наташке О. – повезло, она попала на стажировку с реальному киношному мужику-следаку (правда, пьющему) и он тут же повесил на нее какое-то дело прям со следственными действиями.
Поняв, что мне не светит, я начала ковыряться в делах девах сама и сама доходить до хотя бы элементарных вещей. При этом обложившись Уголовным и Уголовно-процессуальным кодексами. Я их читала. И, если у Наташки О. была теоретическая подготовка ВУЗа, то у меня не было – на первом курсе этого еще не давали.
Жестко учил меня Абрамыч – тот зам, что принимал меня на работу. Он лично давал писать мне какие-то бумаги (как оказалось, аналитика по делам, но тогда я этого не понимала). Я приносила ему справку, он читал, кидал обратно со словами: «Не так, перепиши!». А как – не говорил… С пятого раза мне удавалось сдать ему справку. Но чувствовала я себя абсолютной дурой.
Через месяц стажировки мне выделили стол в кабинете и расписали на меня полтора десятка глухарей…
В Питере глухарями называют дела, в которых неизвестно лицо, совершившее преступление. Событие преступления – есть, а вот кто именно его совершил – хз. Таких дел в любом следственном отделе – море, у них практически нет срока давности, потому что даже из архива их могут добыть при задержании лица. Ну, а там по законодательству, в зависимости от квалификации преступления.
Мне достались кражи, грабежи и разбои.
Тут случилось странное.
Глухари у меня начали раскрываться.
И их количество в моем сейфе уже через пару месяцев выросло до нескольких десятков…
По глухарям надо было делать совершенно стандартные действия.
Возобновить, допросить, провести очные ставки, опознания, решить вопрос о подозрении на виновность, задержать или заглухорить обратно.
Я ни фига не умела. И если допросить я могла, то все остальное… Проще всего мне было писать всякие постановления – справки для шефа я писать наблатыкалась, а все документы были строго регламентированы Кодексами и не предполагали творческого подхода. Еще и бланки существовали – только заполняй.
Первое дело по краже имущества из квартиры раскрылось к ночи. У нас опера всегда задерживали к ночи…
Нет, если вы думаете, что «Кошмар на улице Стачек» Кивинова – это детектив забавный, вы сильно ошибаетесь! Именно эта книга абсолютно отражает реальность тогдашней жизни и работы.
Опера.
Больше всех меня тогда учили работать опера…. У них была статистика по раскрываемости. И иметь «ручного следака» на глухарях – это было то, что им надо. Правда, шеф и девахи-следачки мне вложили в голову, что операм верить нельзя – они те еще лисы и разведут на раскрытие только влет.
Оперов и самих-то опытных было не так много – тогда только набрали новых- из уволенных из армии. А что, пацаны совсем, офицеры, профессиональные военные, куда им после армии! В милицию. Звание сразу есть, система та же, деньги стабильные, до пенсии (там армейский стаж, плюс помножить на 2-3 то, что в горячих точках) всего ничего. И свободен как птица…
Когда мне позвонили и сказали, что задержали по делу №____ злодея ночью, я посмотрела, кто из оперов ведет дело и пошла….
Я шла по коридору УРа, нашла названный номер кабинета.
В кабинете сидело четыре парня. Ну, младше меня все явно, военная выправка явно, и очень сложные лица. Один лежал лицом на столе и даже не поднял головы, когда я вошла.
Как назло, во мне вылезла всего боящаяся я. Краснея и бледнея, я проблеяла, что я, собственно, следователь. «И?» - вопросительно поднялись брови на сложных лицах трех парней.
- Мне нужен Абрикович…. – проблеяла я.
Три парня выдохнули и повернули сложные лица к лежащей на столе голове.
Голова поднялась от стола.
Сложное лицо было изрядно помятым (ночью работал, преступника ловил… потом отмечал удачную охоту… - пришла в голову мысль).
Мутноватые глаза парня посмотрели на меня. Потом он молча полез в ящик стола. Вытащил оттуда маленькое зеркальце. Вытащил из кармана ксиву и открыл. Положил рядом с зеркальцем. Посмотрел в зеркальце. Посмотрел в ксиву на фотографию. Сравнил изображение в зеркальце с фотографией. Прочитал по слогам в ксиве: «Абрикович»…. Поднял на меня глаза и сказал:
- Абрикович это я.
Зашибись!
- Вы ночью задержали такого-то, он в изоляторе…
- Я, - честно признался Абрикович.
- Надо опознание вещей провести… - проблеяла я.
- Надо, - согласился Абрикович, явно делая над собой усилие, чтобы не уронить голову обратно на стол.
- Только я этого никогда не делала…. – проблеяла я.
Абрикович сразу проснулся. Остальные тоже повеселели. И все четверо выразили готовность пойти со мной и помочь мне провести опознание изъятых у задержанного вещей. И таки потопали со мной в изолятор…
Самое ужасное, что опознавать потерпевший должен был ковер. Нормальный такой ковер, размером 3*4. Остальные-то вещи - хренсними, опера скинули куртки, чтобы было три предмета одинакового назначения. А опознание - количество однородных предметов не менее трех. А что делать с ковром…
Эксперты тут же принесли пару шерстяных одеял. Они ж на сутки выходили, потому одеяла у них были.
Опера за дверью поговорили с терпилой, что сейчас ему покажут три КОВРА, и в протоколе это запишут, и он пусть не удивляется, так надо.
И вот – первая в моей жизни процедура опознания.
И как раз в этот момент я, которая всего боится, опять вылезла наружу, привела меня в предобморочное состояние и забыла все слова….
Кто-то из оперов не растерялся, встал за спиной, и начал суфлировать. Я повторяла за ним. Понятые и терпила отнеслись к ситуации с пониманием. В общем, было понятно что вещи именно потерпевшего, про ковер в протоколе написали «ковров три, с рисунком в красно-желто-зеленых тонах, размером 3*4, длина ворса 1 см». Все подписали протокол. Пообещали терпиле, что вещи он получит после суда, а пока это вещдоки и отпустили.
Когда я подписывала протокол, я пискнула операм: «Ну этож не правильно» там же были одеяла!». На что опера мне на голубом глазу ответили: «Да ладно! А в протоколе написано – ковры, это подписали и понятые, и потерпевший, где тебе померещились одеяла – мы прям не знаем!».
И пошла я признавать опознанное вещдоками и оформлять передачу в камеру хранения – до суда….
Глухари у меня начали раскрываться.
Опера на меня молились и носили меня на руках, иногда в буквальном смысле – как талисман. Нет, раскрытие от меня не зависело – от меня зависело «довести дело до ума» после раскрытия (то есть, задержания преступника). Но почему-то как только дела мне расписывали – у оперов перла их оперская удача.
Дело в том, что у нас был самый маленький административный район города, в центре. Там была куча коммуналок. И самые популярные преступления были – собрались собутыльники, надрались в зюзю, набили друг другу морды и сняли с побитого противника одежду вместе с кошельком. А потом они писали заявления про кражу и нанесение телесных повреждений и возбуждались дела. А что делать? – заявление есть, и баста, дело вот оно… Только заявители в упор не помнили, с кем пили, кто бил морду и мог украсть кошелек. Потому и глухари.
Через полгода работы меня у каждой пивточки радостным «Здрассссьте, Татьяна Евгеньевна!» встречал районный контингент. Они меня все в лицо знали… Один раз я встречалась с приятельницей, и мы с ней прошли по паре улиц района. Когда со мной вот так поздоровался каждый пятый встречный синяк, приятельница вытаращилась на меня: «Они что, все тебя знают!?». Знали. Да. Каждая собака знала. Я их допрашивала всех…
Не верь.
Очень быстро мне пришлось освоить науку распознавать, когда опера действительно раскрывали дело, а когда была подтасовка или подстава.
Подставами баловались ППСМники, в делах по наркоте. Вся система отчетности для оперов и ППСМ по уголовным делам основывалась на статистике раскрываемости. И за плохую раскрываемость и начальство, и опера получали реально по башке «сверху». Потому интересы оперов и следователей не совпадали. Операм надо было раскрыть как можно больше, а статистика следователя основывалась на делах, переданных в суд и прошедших суд без оправдательного приговора. Потому отсекать предложенных операми «обвиняемых» с натянутыми доказательствами – было задачей важной. Потому что потом в суде развалится, и будут плохие показатели у отдела, да и за отсидку невиновного по головке не поглядят при оправдании в суде.
Не бойся.
Вообще мне повезло – в нашем отделе была городская элита следствия, там меньше майора юстиции не было по званию, кроме нас, вот в тот год набранных. Это были люди, которые УК и УПК наизусть знали вместе с комментариями. И квалифицировали настолько точно и аргументированно, что это было уже искусством.
Шеф, который Абрамыч, начал учить меня работать, когда у меня пошли в суд дела. Он начал расписывать мне дела посложнее, в том числе живые (не глухари). Он заставил меня планировать следственные действия по каждому делу, утверждать у него планы и отчитываться по этим планам (оооо, я ненавижу планировать!). Районную прокуратуру тогда возглавлял Константин К. – юрист с потрясающими знаниями. О том, как он поддерживал обвинение в суде, рассказывали легенды.
Вообще, поначалу работать было не реально страшно…
Во-первых, ответственность. Как-никак, а за человеческие жизни и судьбу отвечаешь. Этому нас учили с самого начала. Были следователи, которым начальство дальше глухарей дел не давало – живые с людьми не доверяли. В городе были такие «глухаристы», которые закапывались этой рутиной, но хоть там отрабатывали до запятой все четко и в сроки. Но, кроме этого, необходимо соблюдать: закон, регламенты, правила заполнения документов, порядок процедур и тыды. Чуть нарушил, не то слово написал, запятую не там поставил – в суде адвокат развалит дело на раз, признав этот документ не действительным в силу неправильного его изготовления. Рамки были настолько жесткими, что вот этот самый прокурор, когда дело приносишь ему с обвинительным заключением на проверку, проверял все до запятой, и линейкой измерял поля документов. Чуть размер полей играет от стандарта – перепечатывай. (Ага, а мы на механических машинках долбили, обвинительное заключение в 5 экземплярах под копирку…пальцы отваливались!). Исправления в документах не допускались вообще. Никакие. Если где ошибся – тупо переделываешь полностью следственное действие. Если повезет – получится как было, если нет – может развалиться все дело. Начиная сначала. Следы ошибок оставались в деле, замена документов не допускалась. Так что был страх даже совершить какую-то техническую ошибку. Не говоря уж о процессуальных. Постоянное напряжение – не ошибаться.
Во-вторых, в силу отсутствия элементарных знаний и опыта – очень страшно было выглядеть уж совсем дурой. И возраст, вроде, не девочка, и все-таки «представитель государства». Ну, слава Богу, первоначально районные синяки прощали ляпы… им было не до пустяков – выйти бы и выпить… Но иногда морально было очень тяжело.
В-третьих, иногда было страшно просто подвести руководство.... а потом, когда поглубже влезла в это дело – иногда было страшно попасть под раздачу Службы собственной безопасности… Живя за пределами системы, я даже не догадывалась, что из себя система представляет. И насколько жестко система контролирует сама себя. В то время контроль системы за своими звеньями был тотальным. И система не прощала ошибок. Зато тем, кто в систему вписался, дарилось то, что называется корпоративностью. Система защищала свои звенья от любого покушения на них.
Отличие системы 90-х (остаток советской системы) от системы после 2000 года в том, что в 90-х система требовала, чтобы ее звенья соблюдали приличие в части «лица системы». После 2000 года у системы лицо уже настолько плохо выглядело, что о приличиях говорить не приходилось – система упивалась собственной безнаказанностью и похрен было на лицо…
Не проси.
Из-за гипертрофированного чувства ответственности я, даже зашиваясь от количества дел, даже не мяукала, что не справляюсь. Тащила столько, сколько расписали. Абрамыч был мудрый – он расписывал мне несколько десятков простеньких дел, элементарных краж с раскрытием и наркоты, для передачи в суд. Отрабатывались они по схеме. Ну, и кидал дела посложнее. Многоэпизодные в том числе, с группой. Да, бывало, что несколько суток до дому не доедешь… Спать можно было на столе, положив под голову несколько папок с делами и завернувшись с стыренную у оперов шинель. Но все дела я отрабатывала настолько тщательно, что в суде они не разваливались.
А семья…. Да. Я совсем в ту пору запустила подростка сына. Спасибо моим родителям: их не надо было просить заниматься моим детенышем, они сами взвалили на себя эту ношу и тащили, как могли…
Вот знаете, что странно. Никогда мне не дарили столько цветов, как когда я первые 2 года работала на кражах и грабежах. Там были нормальные уголовники, у которых был свой кодекс чести, они очень уважали ментов, которые были честными и справедливыми. Я их сажала, а они приходили ко мне с цветами… У меня и сейчас заныкана куча подарочков от уголовников.
