В то утро я проснулся от головной боли. Проклятье, дистония - в Мещере! Как вообще такое может быть после езды на мелком нахале, после которой полагается дрыхнуть без задних?! Очень медленно, аккуратно попытался увести болячку в сторону... к полудню это, вроде бы, удалось. Выглянул наружу - а чего бы я хотел? Погода сломалась: потеплело, из низких туч, клубящихся, как дым, сеялся мелкий частый дождик. Хотя погодные скачкИ в этих краях я обычно переносил без таких вот болестей - ну, почти. Скорее, это был "эффект второго дня", что посещал меня тоже не первый год. Ладно, отпустило - спасибо и на этом. Теперь быстро кинуть чего-нибудь в глотку, и - к Толстой, светлый день не резиновый. Надо ж ещё заскочить в сельпо (в двадцать первом веке - сельпо сетевое) и купить старой грымзе морковки: что-то говорило, морковку она видит нечасто. Морковка мне встретилась мытая, что было хорошо; цена тоже была вполне дружественной, но кассирша посмотрела на меняя с выражением "жирует народ". Ну да, был я всё в той же "Ангаре", брюках от "Горки" и застиранной менингитке. Менингитку я напялил, пожалуй, зря: капюшона нет, а дождик-то и усилиться может.
Как странно ехать на конюшню Поляницы с обратной стороны... я ещё и вылез на другой остановке - не хотелось брести вдоль стены местного суперэлитного посёлка. Шоссе было серым, покрытым грязными лужами; в лес я свернул с некоторым облегчением. Но и в лесу было видно, что дело идёт к предзимью: листьев на дереаьях хватало, но они начали терять краски, сереть, как осеннее небо и глина под ногами. И не так уж их было на деревьях ии много: бетонный куб конюшни сквозь ветви рисовался аж с дороги. А она ещё бетонный советский забор хочет! Хоть бы додумалась его хмелем по площадям засадить.
Земля вокруг конюшни была здорово истоптана лошадьми: верный признак, что они уже не ходят пастись в поле. Прикрытые пластиковыми баннерами, высились штабеля сена: к зиме Поляница готовилась серьёзно. Навстречу мне с лаем вынеслись все четыре барбоса - и выстроились в очередь по рангу, подставляя под руку башку: гладить, и немедленно. Всех оттеснил Кармин, звезда фотосессий, что третий уж год считает меня "своим" человеком... Но он и ушёл первый; последним, очень аккуратно, подошёл старик Кудряш - видимо, на старости лет совсем его собратья затюкали. С другого края луга, где были привязаны лошади, раздавался трубный рык Толстой: и она меня помнила, хотя, конечно, просто предъявляла права на личное морковное дерево.
Я еле успел сделать экстерьерное фото, как Толстая решительно почесала навстречу. Она была по-прежнему монструозна и держала тело, считай, на одной жухлой траве - только вот спина немного просела - совсем немного, но я-то вижу. От такого бегемотства я уж отвык, пожалуй: что Мелкий, что Старик объёмами не отличались...
А ещё я традиционно приехал, когда у неё начался осенний гон. Дирижбондель буйствовал на развязках - Полянице пришлось завести в конюшню вороного мерина, которого Толстая упорно пыталась до этого соблазнить. Всё было, как всегда. А ведь приехал я не просто так - требовалось понять, с чего бы этой осенью Толстая закашляла особенно сильно, и работа не помогала, как обычно. Нужно было что-то делать, а для этого нужны были видимые симптомы. Но за время седловки Толстая не кашлянула ни разу.
Начало было обнадеживающим - Толстая всяко показывала, что желает бегать. Я покрутился возле конюшни для контрольного фото: стоять на месте животина не хотела, тянула на выход.
Заводя её на вольт, я понял, что моего типового усилия для поворота оказалось много - поворот превращался в пируэт; для такого бомбовозища нереально вовсе, но так оно и было: Старик требовал бОльших усилий, чтобы в поворот войти. А ещё Старик требовал непременного контакта с поводом и более-менее правильной работы рукой. Здесь руки не требовалось вовсе, наоборот, можно было накачать проблемы, если старая мымра перекинет язык через трензель... А капсюль я, разумеется, снова забыл. Забыл и ритуальный хлыст; Поляница вручила мне свежесорванную хворостину. Применил я её по назначению, помнится, один раз. На прощанье Поляница посоветовала ехать только по Магистральной просеке, из леса не выходить - грязища, мол, и по здешним меркам знатная.
Едва я повёл приплясывающую Толстую на выход, в лицо ударил мелкий дождик - а я был не в кубанке, в "менингитке", и капюшона нормального не было... Назвался груздем - продолжай лечиться.
С двух сторон выкатились четыре мохнатых клубка; Толстая подпрыгнула, хоть и далеко ей было до проходимца сына. Значит, с нами вся четвёрка барбосов - хорошо. В оставшемся целым от пожаров клочке Мещеры можно всякую живность встретить, и Толстая эту живность не жаловала. А от такой толпы, с треском ломящейся по кустам, кто угодно сбежит первым. Что и требуется доказать.
Странно было объезжать стенд по соседней просеке... и странно было видеть знакомую вырубку с другой стороны. Какого лешего срубили самые красивые делянки?! Хотя - ясно, с какого: на халяву строевой лес. Толстая приплясывала, как на пружинках, шла галсами от одной обочины к другой, я не сразу понял, какое усилие нужно приложить на шенкеле, чтобы она тащилась более-менее по прямой. Только идти нужно было не по прямой - а по сухому: пока под ногами был торф, копыто скользило раз за разом. Если уж Толстая, полевая лошадь Божьей милостью, как по скользанке идёт... Да ещё и тянуть пытается! Хорошо, примерно через квартал торф сменился влажным песком. Кстати, с квартальными просеками навели порядок, поставили крашеные столбики с цифрами. Толстая на них косилась очень выразительно и тянула в сторону - мол, в лесу такое невместно, непорядок. А порядок в лесу появлялся: сухостой собирали и явно мыслили вывозить, заметно культурнее и чище стало.
Итак, животина возбуждена, тянет - значит, должен быть кашель хотя бы от нервов, но его всё не было. Перед песчаным перекрёстком я согласился, что можно и порысить - Толстая тронулась с ускорением, как поезд от перрона; носиться ей по возрасту не стоило, я сел в учебку - и сидел ведь, не прилагая усилий! Чтобы взял на спину Старик, его подсократить нужно, а сейчас мне для собранной рыси хватало просто сидеть с легким креном назад. Метров через сто кашель всё-таки раздался: громкий, скорее мокрый, раз пять подряд; в следующий раз - едва мы на шаг перешли. Конина реально сотрясалась от кашля, била при этом в повод... Ладно, будем дальше смотреть.
Так мы и ехали через сереющий перед зимой лес. Кругом было неестественно тихо - птицы уже улетели; лишь иногда через подлесок ломилась собака, тогда Толстая вздрагивала. Сзади вдруг раздались молодые голоса; ничего особенного, народу в лесу под праздник хватает, но они нас явно догоняли! Оглянулся - байкеры, в пестром прикиде и ярких шлемах. Байкеров, особенно сзади, Толстая не переваривает; мы сделали ещё одну рысь, но оторваться ее смогли: по лесной дорожке колесо идёт лучше, чем по асфальту. Пришлось дождаться и пропустить; Толстая, к моему удивлению, вела себя совершенно безразлично, зато барбосы закрутились вокруг очень активно. Девонька-байкер аккуратно спросила, не бросятся ли. Парень, по обычаю жутко небритый, важно заметил, что раз не бросились сразу, уже не бросятся. Гм, едва байкеры пошли в отрыв, вся четвёрка ломанулась следом! Не особо надеясь, позвал их самым стальным голосом, на который был способен; барбосы вернулись тут же. Видимо, я у них временным хозяином числился... на время прогулки.
Толстая по-прежнему бежала в охотку, мы полностью договорились о силе управляющих воздействий. Короткий галоп вполне можно было сделать - и Толстая побежала с первого, довольно неряшливого посыла. Ощущение - рулишь пусть не танком, а грузовиком точно. Снова звучный кашель в начале и конце, но с темпа кобыла не сбивалась. Как водится, она решила тормозиться по своему разумению - раньше, бывало, ловила меня на этом, по инерции вперёд улетал, и, пока восстанавливал равновесие, Толстая перла вперед необычайно тряской размашкой. С тех времен, видимо, я научился чему-то: остался на месте, ещё и корпус назад на полном автомате подал. Через пяток темпов рысь тихо завяла - очень хороший нисходящий переход. Надо же, не забыла за столько-то лет... Но замечу, что выездку Толстая не понимала никогда, требовали - бежала, но и только. Вырожденец её сын по другому мыслит.
Несмотря на галоп, байкеров мы не догнали: видимо, они ушли по просеке вправо, к южному краю Мещеры. Толстая уже не раз тянула налево, в сторону поля - а поле не работало, и я решил продвинуться по "магистральной" просеке, как можно дальше, хотя бы до поворота у края бывшей торфоразработки. Толстая явно не поняла, с чего мы это развернулись носом к дому, задёргалась, сама себя завела, и, когда нас с двух сторон обогнали собаки, рванула с ними наперегонки. Ух, как я грузил ей задницу, не давая разгоняться! С галопа сбил почти сразу, а вот рысью к дому Толстая могла чесать километрами, лупя при этом в повод, отмахивая башкой и мерзко скрипя железкой: Мелкий, тоже любитель скрипа, мог бы у неё поучиться. Железка скрипела и сейчас, а вот башка в сторону моей головы не прилетала: может, и впрямь у нее трахея болит? Помните, что повод я толком набрать и не мог: капсюля нет, язык, скорее всего, переброшен, наберёшь - ей станет действительно больно, и тогда начнётся серьёзное родео. Повод я отбирал именно по миллиметру - и ведь добился момента, когда она сунула язык под железку и встала в повод, как положено на собранной рыси. Ух, какой был при этом импульс и как работал зад! Нет бы так на боевом поле в своё время. Железка скрипела по прежнему: кобыла слушалась, но отношение выражала. Повод я отдал, едва она перешла на шаг: здравый смысл надо поощрять. Собственно, так мы и жили до самого дома: попытка подорвать, обычно под горку, и потом долгое, на пять минут, торможение с набором повода и отдачей потом. Тут кобыла временами кашляла, было. Но ведь ни разу до "ковбойского стопкрана" дело не дошло, и я не то, что боролся за жизнь - рутинно работал и только испытывал некую досаду, что всё криво идёт.
После езды на поганце Мелком я научился отменно вертеть башкой, как летчик-истребитель той войны: цель - увидеть пугалку первым и принять меры заранее. Вот и сейчас впереди возникли два странных силуэта - хм, люди в каких-то балахонах? Для Мелкого люди в странном прикиде были бы верным поводом подыграть, для раздухарившейся Толстой... посмотрим, когда нагоним. Ещё раз я поразился, насколько бесшумно двигалась по лесу наша компания: кажется, под копытом земля дрожит Люди что-то заметили, лишь когда собаки, бегущие впереди строем клина, обтекли их с двух сторон. Бабушка и дедушка в длинных дождевиках защитного цвета - на местных не похожи, видимо, с дач. Дедушка традиционно спросил, не укусят ли собачки. Бабушка же авторитетно заметила, что в лесу - не укусят, и говорила она, что за собаками непременно лошадь появится. Да, пожалуй, всё-таки местные, пусть и не селяне: видимо, не раз Поляницу или её девонек в лесу встречали.
Под пологом леса день уходил удивительно быстро; земля под копытами начинала сливаться в серо-коричневую муть. Справа, за вырубкой, уже горел фонарь на стенде, Толстая по многолетней привычке потянула было туда... С некоторым усилией вернул её на курс: она обиделась, пошла почти пассажем, даже подвисание было - не отшагается до дома, конечно. Тоже глянул на стенд: взгляд упёрся в здание бывшей конюшни, стоящей теперь без окон, без дверей - Поляница унесла всё, что могла унести. Но ведь здания с просеки не было видно, его деревянная конюшня закрывала! Получается - разобрали на дрова? Могли, конечно, сарай тот ещё был; Толстая пару раз выносила там внешнюю(!) стену, зато крыша над неё не протекала никогда... Быстро оприходовали, да. Подумалось, что стрелять на этом стенде мне теперь что-то не хочется.
Когда мы огибали стенд, Толстая, сотрясаясь, заорала: её басу могли позавидовать иные жеребцы. Поляница, видимо, услышала - вышла, зажгла фонарь. Толстая невежливо попыталась пройти в воротину первой. Конечно, она так и не высохла - была равномерно сыроватой, но и только: раньше бы она пришла с шеей, мокрой насквозь. То ли стареет, то ли впрямь болеет. Сунул её в денник - крайний у двери: правильно, пусть дышит, раз идут недобрые звоночки. Денник был самый большой, полуторный: оказывается, именно в нём Толстая ногами по стенам не бьёт. Эта грымза была верна себе, сходу сунула хобот через перегородку, в кормушку к соседке - при том, что сена хватало и у неё. В этом году Поляница смогла выложить из пеноблока только один ряд денников; кладка, скажу, была идеальной. Толстая пока стояла в старом ряду, сделанным из ошкуренных лесин. И полы положить в этом году не получилось... Даже странно после аврала годичной давности - и ведь успешного аврала. Ничего, прошлая зима показала - жить можно и тут, и, замечу, неплохо жить. Кстати, воздух даже сейчас не таким уж и влажным был.
Уткнувшист в чужое сено, Толстая отказалась от прощальной морковки, сунутой прямо ей под хобот: оказывается, накануне Поляница скормила контингенту мешок ломаной морковки, купленный за копейки в ближайшем сельпо. Не хочешь, мегерища - ну и не надо, с кем я не буду миндальничать, так это с тобой. Наскоро обсудив с Поляницей кобыльи болячки, я заторопился на остановку: автобусы здесь фантомны, а маршрутки в темноте имеют скверную привычку пролетать мимо остановок, даже не тормозя. Конечно, я не успел: темнота обвалилась стремительно, как на юге. С маршруткой мне повезло - на базу я вернулся около шести вечера, но было полное ощущение, что сейчас глубокая ночь. А ощущения немыслимой усталости, что навалилась на меня вчера после поездки на Мелком - не было. Было даже некое воодушевление. А ведь, вроде, побороться пришлось, причем в действиях поводом я был здорово ограничен... Видать, здорово наши биополя переплелись за те 12 лет, что мы с Толстой друг на друге ездим. Да, 12 - поболе, чем с Белым конём. Надо будет почаще её навещать. Захватив с собой уздечку с капсюлем и усатым трензелем, который так не любит Поляница.
