Re: Рано или поздно,так или иначе.
Я еду на конюшню, надеясь, что сумею что-то исправить; надеясь, что всё это - какая-то ошибка и глупость.
Что ж, мне удалось в полной мере познать, как это: когда с тобой всё так же не разговаривают; когда ребенку, подошедшему к тебе поиграть, говорят "ну-ка отойди"; как когда наливают чай всем, кроме тебя.
Мне удавалось держать лицо и улыбаться, украдкой подмигивать мелкому; мне было необычайно радостно, когда конь привычно загугукал, услышав мой голос в коридоре.
Она снова молчит; молчу и я. Я очень хорошо помню: без панибратства.
Я отдраиваю коней и беру пробный раз ту лошадь, которая предлагалась в аренду. Кобыле много лет; похоже, у нее проблемы с ногами и спиной; последние пару лет она лениво катает прокат. Я понимаю, что эта затея бессмысленна для нас обоих. Тем не менее, держу слово.
Тем временем КСК живет своей жизнью; несколькими днями ранее рассказали о готовящейся конной игре. Народ был отчасти в курсе, что на работе я провожу разнообразные мероприятия, а меня невероятно захватила идея игры.
Мы договорились: подумаю над сюжетом, вдруг что-нибудь да родится. Именно в этот день попыток жить по-новому я привожу файлик с мыслями по поводу сценария и отдаю его на обсуждение.
Я не знаю, что было дальше. Может быть, кто-то в манеже говорил об игре и упомянул моё имя; может быть, Маше предложили поучаствовать, а может – что-то другое.
Вот только она влетела в проход вместе с конем невероятнейшее злая. Я подхожу снимать «колокольчики», и слышу: «Что, теперь на КСК работаешь? Денег хочешь получить? Вот и вали, иди, да, работай, проводи игры, ты же у нас мастер!».
Второй раз за два дня – ступор. По-прежнему наивно пытаюсь понять, что происходит.
«Ты все делаешь специально. С меня ты больше ничего не поимеешь, значит, теперь в сотрудники пойдешь? Игру напрашиваешься проводить, конечно, тебе же за это заплатят!»
Спокойно пытаюсь объяснить: «Я не напрашиваюсь, мне предложили помочь!»
Потрясающий по сути своей яростный ответ: «Почему это тебе предлагают, а мне – нет?»
Стало понятно, что на это ответить мне нечего.
Я смутно помню, как развивались события дальше. Помню форменный побег из раздевалки на улицу, в футболке и почему-то с чашкой; я помню, как забиваюсь в какой-то угол манежа и судорожно курю.
Я помню, как вцепились в меня местные девчонки, смешные такие и славные, лет по тринадцать: «Что с тобой, что? С родителями поругались? Любовь??»; потом – те, кто постарше: «Может, - говорят, - оденешься?»; а я сижу – зубы стучат: «Я туда больше не пойду!».
Спасибо тем, кто был тогда в манеже. Они забрали меня к себе в раздевалку и напоили чаем, они вместе со мной дождались, пока она уедет; они помогли мне собрать вещи и даже довезли. На другой конец города, до самого дома. На столе осталась моя записка «Спасибо; пусть у тебя и коней все будет хорошо». Мне кажется, это нужно было сказать.
В 12 часов следующего дня стало понятно, что можно не вставать, потому что идти-то, собственно, некуда. Работа, график которой был подстроен под коней, обещала наступить только через несколько дней.
Во мне образовалась стремительная пустота, немыслимое количество свободного времени – а ведь раньше мне его не хватало. Было непонятно, зачем нужно такое время, мне не хотелось его. Мне было нужно новое всё. Новый тренер. Новая работа. Новая жизнь.
На почте - оповещение из контакта. "Вам пришло 10 сообщений, в том числе от: ".
Вижу ее имя. Решаю не заходить. Боюсь. Чего-нибудь страшнее, чем то, что было сказано тем вечером.
Вот так и летят к чертям самые славные славности; а ведь на следующий день наступала весна и это должно было, наверное, радовать.
Прошло еще несколько дней. Как здорово, что в эти дни уехавшая в отпуск знакомая попросила приглядеть за домашним животным: нас в квартире было только двое.
Нас было только двое: я и лысый кот породы сфинкс, мерзкий с виду, маленький и ласкучий, и на ощупь – как лошадиный нос. Нас было только двое и можно было вести себя, как считаешь нужным, не боясь сочувственных взглядов.
Как здорово, что я работаю с детьми. К ним нужно приходить с настоящей улыбкой, а всё, что бушует внутри, оставлять за стенами. Это спасало меня.
Однажды вечером зашедшей в гости старой школьной подруге, перед которой можно было, как есть – с безнадежьем в глазах и помятой майке - был вручен пароль от моего «контакта» и сказано «читай».
Она открыла То Самое Сообщение, огромное и запутанное; она читала молча, а потом подняла глаза и спросила: «Слушай, ну ты же понимаешь, что это не про тебя?»
«У тебя нет души. Ты сволочь. Ты берешь все, что хочешь, а потом плюешь в лицо. Всё из-за тебя»… - вот самое краткое содержание текста длиною в лист А4.
Мне стало так нелепо и страшно одновременно; нелепо – потому, что читаешь и понимаешь: не про тебя. Это как если бы сказали, что у меня три руки.
Страшно – потому, что всегда страшно получать от тех, кого мы считали близкими.
Что ж, вы думаете, сказки Чертополоха превратились в описание простых человеческих разборок? Нет, конечно – просто это еще не всё…
