16. Брусника под деревом
Вот и загрузили Баронессу в цыганский ЗИЛ. Грузили тяжело, лошадь билась, пыталась выпрыгнуть или просто снести грудью перегородку. Было что-то завораживающее в этом зрелище. Это страшно, когда бьется в истерике почти тонна живого мяса, но оторвать взгляд от соловой кобылы, переливающейся на солнце, горящей холодным огнем. Она будто сошла с ума. Когда-то добрейшая кобыла, работавшая в иппотерапии, обожавшая любого человека, который к ней подходил, она словно взбесилась, кидалась на конюхов, попыталась затоптать ребенка, который доверчиво протянул ладошку к розовому носу, который, казалось, никогда не подведет.
- Удивлена? – Спросила Женю Вася.
- Наверное, - ответила Женя. – У цыган кобылке придется не сладко
- Зато не долго. Цыган ее пристрелит, полугода не пройдет.
- Но это же бесчеловечно, Василис!
- Это жизнь, Женя. Сходи, помоги Ане собрать, она сюда больше никогда не вернется. Иди!
- Не молчи, Жень, - попросила Аня. – Ты ведь считаешь меня чудовищем, я обрекаю лошадь на ужасное и явно недолгое существование.
- Аня, это тебе решать. Это твоя лошадь!
- Да никогда она не была моей, с самого момента покупки. Да, красивая! Да, мощная! Да, добрая, выезженная, воспитанная, смелая, надежная – какая угодно, но не моя. Моей эта лошадь была только по документам, но мне не принадлежала. А вот Брусника, та да, была моей лошадью. Когда-то… И однажды потом. Но это оказалось слишком страшно, чтобы быть правдой.
Когда я впервые увидела Бруснику, ей двух месяцев еще не исполнилось. Но я совершенно четко поняла, что это моя лошадь. Тоже соловая, с проточиной формы молнии, мощная, но озорная и такая вся… настоящая, моя. Она была кровной сестрой Баронессы, одни и те же родители, и мать, и отец. Я четко поняла, что отъемом я куплю эту кобылку, что ребенок, которого я ношу в животе тоже будет в ней души не чаять, это будет самая первая лошадка, на которую ребенок сядет. Сначала родилась Стасенька, а когда Стасе исполнилось три месяца, я купила Бруснику. Те два месяца, что мы провели втроем, были самыми счастливыми в моей жизни. Как же было здорово выйти в поле, привязать Брусю, сесть на покрывало. Рядом Стася в колясочке посапывает, недалеко Бруся пасется, а вокруг солнышко, тишина, покой. А, главное, два самых любимых существа рядом. Идиллия!
Стасеньке тогда пять месяцев исполнилось, Бруснике восемь. Стася голодная проснулась, закричала, затребовала. Своим молочком я ее к тому времени уже не кормила, не сложилось. Вот и побежала в ближайшую палатку за молоком для дочки. Там быстрым шагом от поля до палатки минут пятнадцать. Ну что может за пятнадцать минут случиться? Да и не в первый раз я так бегала. В последний.
Когда я прибежала, даже тревоги еще не подняли, не заметили. А моя кобылка была уже мертва. Она разыгралась в поле, случайно накинула себе петлю на шею, и ею же и задушилась.
Дальше все, как в тумане. Помню, что верить не могла. Кто-то мне рассказал про утилизацию трупов животных. Но это же не труп животного, это моя Брусника! Мне пошли на встречу, Брусю закопали на поле, неофициально. А я себе на память о девочке срезала с гривы прядку, да в коробочку ее поместила. И почти каждый день вспоминала Брусю, горевала о потере. Все думала, как бы здорово было бы сейчас нам втроем.
Мне говорили: время лечит, пообщайся с Баронессой. А что Баронесса? Жила себе, в ус не дула! Нет, она любила меня, любила Стасю, но не выделяла нас из толпы. Может это было потому, что я Нэссу из толпы не выделяла тоже. Я смотрела на кобылу как на чужую красивую лошадь. Да, красивая, соловая с отливом, белолобая и белоносая, да мощная и добрая, но чужая. Как была, так и осталась. А Бруся будто рядом все время, будто дышит мне в спину, я даже оглядывалась, да нет ее.
Так и жила два года. Год назад познакомилась с Витей. Он славный мальчик, меня готов на руках носить, Стаську любит. Только с мамой его у нас не заладилось. Мама Вите невесту сама присмотрела. Из хорошей семьи, молодая, студентка, будет экономистом. А самое главное, она без ребенка. На Стасю Витина мама смотреть не могла. И мне все время высказывала, что я хорошо своего выродка устроила. А когда она узнала про Бруснику, то Вите она беспрерывно стала говорить, что нашел он себе невесту сумасшедшую лошадницу, да еще и порченную.Витя старался как мог, мы стали жить отдельно, он по возможности ограничивал мои контакты с его мамой. Но не отгородишься от всего.
Стасеньке ровно два года исполнилось, мы повали на праздник его маму, мою маму, моих подруг…
Это потом Витя сам рассказал, что когда Стася распотрошила коробочку с Брусиной гривкой, мама его очень странно на Стасю посмотрела. Но быстро отвлеклась, да и забыли все. Только после этого случая перестала Стасенька спать ночами. Кричит, температурит, вся извивается прям.
Побежали мы по больницам. Врачи разводят руками: у девочки переутомление, ей бы выспаться. А как выспишься, когда ночами такие концерты? И прям девочка моя на глазах усыхать стала. Да еще и по ночам мама Вити повадилась звонить и спрашивать, все ли у нас в порядке. Никогда нами не интересовалась, а тут голос такой спокойный, монотонно слова произносит, молча выслушивает ответ и кладет трубку.
Тогда уж и в Бога, и в черта поверишь. Пошла я на крайние меры.
Есть у меня знакомая, ворожея Вита. Ее в детстве машина сбила в коляске вместе с мамой. Вообще ниоткуда появилась и никуда уехала. Свидетели даже марки машины тогда не запомнили, все помнят, что темная, и больше ничего. С тех пор Вита инвалид: у нее парализованы ноги. И с тех же пор Вита обладает странными способностями, говорит, что мертвых слышит, снимает сглаз и порчу, их же и наводит. Рассказывает про свою прошлую жизнь, описывает свою смерть, помнит, что происходило в утробе матери. В церковь она сходить не может, падает в обмороки. Матери ее сказали, что она одержима дьяволом. Но какой дьявол в наше-то время?
Вита официально ничем таким оккультным не занимается. Просто живет, как умеет. А умеет очень даже не плохо. Она абсолютно социальна, с ней приятно общаться, у нее куча друзей, подруг и разнокалиберных товарищей. И в толпу ее товарищей вхожу и я.
Вот и попросила я Виту посмотреть, что же с дочкой моей твориться. Вита предположила поначалу сглаз, рассказала мне, как готовить воду-оберег. Вода помогала, но хватало ее всего лишь на час, а потом Стася билась в истерике пуще прежнего. Тогда Вита предложила сама приехать и посмотреть, что же с дочкой моей ночью происходит. И вот я засыпаю, а Вита у Стаськиной кроватки сидит.
Будит меня Вита и просит свечку церковную принести, которую вязла она с собой. Говорит, что вроде лошадиное дыхание на руках у кроватки Стаси почувствовала. Принесла я ей свечку, мы ее зажги, а огонек так и пляшет, будто чертовы танцы танцует. Вита мне говорит, принеси мне маленькую прядочку из гривы Брусники. Я принесла, Вита положила прядку возле свечи, а она как вспыхнет сама по себе, да сгорела в мгновение. И тут возле кроватки стал проявляться силуэт лошадки. Нет, не белый, знаешь, будто температура внутри силуэта резко отличается от комнатной, вот как марево над чем-то горячим. А лошадка крысит и Стасю за ручки кусает. А Стасенька кричит и отбивается.
Из ступора меня вывел крик Виты, она свечкой в эту лошадь и запустила. Свеча погасла в полете, а силуэт растаял.
Вита сказала, что это Бруся к нам так вернулась, что винит меня лошадка в смерти своей, а дочке мстит. Говорю: а как же почти полтора года ничего такого, а тут… Вита мне и говорит, зла кто-то вам вовремя пожелал, вот Бруся на зов и пришла.
Утром я эту историю рассказала маме. Мама сказала, что ну ее, мою память и гривку Брусину она сожжет на могиле кобылки, чтобы зло вместе с огнем ушло. Но зло не ушло, так как Стасенькины истерики ночью продолжались. Опять я стала звонить Вите. Вита сказала, что кобылку надо похоронить еще раз, нужно похоронить то, что от нее осталось, то есть гривку. Я ей и говорю: а гривку уже мама похоронила, она сожгла ее над могилкой Брусники. Вита сильно тогда расстроилась и сказала, что это не похороны были, и душа Брусина так и не успокоилась. Когда хоронят, молитвы читают, а не просто жгут.
Что же делать? Вита сказала, что можно похоронить гривку кровной Брусникиной сестры, но с сестрой, скорее всего, что-то случится. Выбирая между лошадью и ребенком, я выбрала ребенка. И это естественно.
И вот, представь себе, процессия: Витя толкает перед собой коляску, хохочет, мол, бабы-дуры, придумали тоже! Я иду рядышком, а в коляске Вита везет в коробке прядку с гривы Баронессы, горсть овса, клочок сена и церковную свечу. Мы едем на поле искать Брусину могилу, Вита говорит, что услышит лошадь. Театр абсурда! Да еще и Вита по пути рассказывает, шумно тут, бои шли, куча солдатов полегло, но сами солдаты об этом не знают и продолжают воевать вне времени и пространства. Витька хохочет так, что слезы льются, а он их рукавом утирает. Но могилу Вита нашла верно, хоть там за два года все и заросло. Говорит, разворачиваемся, едем обратно. Ну мы пожали плечами: на какой фиг мы сюда по весеннему полю брели? А Вита оборачивается и зовет: «Брусника, пойдем со мной, на похороны!»
Дерево, под которым хоронить будем, Вита выбрала сама. Красивая береза на овраге. Выкопали ямку. Вита мне говорит, читай молитву, клади в ямку овес, сено, прядь волос, да свечу и закапывай. Витька хохочет, говорит, может хватит паясничать, поехали на шашлыки, у меня все с собой! Вита мне холодно так говорит, читай молитву. Ну я и начала. Сама молюсь, закапываю. Тут слышу Витька затих. Оборачиваюсь, сидит Вита, бледная-бледная, а из носа кровь течет. И Витька на кого-то за моей спиной смотрит, сам бледный, аж зеленый, улыбка на губах гримасой застыла. Вита увидела, что я обернулась и замолкла, как крикнет: «Молись!» Я опять начинаю молитву, оборачиваюсь, а рядом со мной стоит Брусника как живая, только тени деревьев на ней не видны, да и сама она тени не отбрасывает, хоть солнце светит. Вся прям настоящая моя брусничка, только глазки не ее. У моей Бруснички в глазках бесенята прыгали, а у этой ничего. Пустота за глазами теми. А Брусника крысит и будто цапнуть пытается. Я замолкаю, Бруся тянется ко мне зубами. Вита кричит: «Молись!». Я молиться начинаю, Брусничка отступает. Тут у нее выражение ее мордахи сменилось, она будто устала и стала ложиться, ножки подогнула. Я опять замолчала. Брусника опять строит крысу, ко мне идет. И опять Вита кричит: «Молись!» И опять я молитву начинаю. Тут и Вита молитву подхватывает, хоть она и рассказывала, что ей нельзя ни молиться, не слушать молитвы, она сознание теряет. И Брусничка вроде ложится, носик свой к земле клонит, проточинка ее молнией такая родная вся вот она… И тут встает лошадь, но уже не с крысой, а с таким добрым-добрым настроем, тянется ко мне носом, а я к ней руку тяну. И вдруг откуда-то зазвучала прям небесная музыка, красивая такая, я лучше в жизни своей не слышала! И решила я Бруснику погладить, она так трогательно подставляет свой лобик, вот он, только дотронься. И я пошла к кобылке своей. Уже ни леса нет, ни могилы, ни Виты с Витей рядом. Только я и Брусничка моя любимая, вот она, в двух шагах. И пошла я к ней, к девочке моей соловой. А дальше я не очень хорошо помню. Очнулась я от того, что Витька мне по лицу ладонями хлещет, а Вита орет: «Дура! Ты куда пошла?! У тебя дочка маленькая, на кого ты ее оставишь?» Оказывается зовет меня с собой Брусничка-то. А ведет к оврагу.
Вита говорит Витьке моему: «Соль принеси, не загоним мы ее в могилу!» Витька побежал к машине, принес соли. Вика вокруг дерева соль насыпала, а в кругу девочка моя стоит.
И тут опять полилась эта неземная музыка. И поняла я, что музыка – это струны души Бруснички играют, зовут меня к себе. Там тепло, там хорошо, там не больно. Стася останется? А да и ладно! Вон какая она уже большая, ей два года. А я тут останусь, с Брусничкой. Пойду я…
Потом мне Вита рассказывала, что я кричала матом, колотила Витьку, проклинала и Витю, и Виту, не хотела от дерева уходить, меня на руках Витька выволок. А Брусничка моя у дерева так в кругу и осталась и будет там ждать. Если дерево снесут, она останется в нашем мире, будет ходить неприкаянная. А когда умрет та, кто ее призвал, то есть мама Витьки, ее душа, наконец, обретет покой.
А через неделю заболела Баронесса. Все анализы в норме, а кобыла вялая, отказывается от еды и от воды. А потом Баронесса выздоровела резко. Конюх вечером сказал, что ночью умрет Баронесса, а утром она стояла бодрой и веселой, только очень злой. Она так укусила конюха, что сломала ему палец. И понеслось! Баронесса убегала из левад, прошибая их грудью и бежала на дорогу. Останавливалась посередине и будто бы ждала, когда ее машина собъет. При чем выскакивала прям перед камазами, да фурами, будто знала, когда они по дороге поедут. Уже три аварии из-за нее были. А забрать ее не возможно, тонна на тебя прыгает и затоптать пытается. При чем явно сознательно. Она решила поубивать всех, кто к ней приближается. Даже когда перед решеткой денника Баронессы показали ее любимого мальчишку из тех, кого она совсем недавно катала в иппотерипии, она так кинулась, что погнула решетку.
Я позвонила Виталии и рассказала, что у нас произошло. А Вита сказала, что тут уже ничем не помочь, а от Баронессы нужно избавляться. Вот и уехала она к цыганам.
А Брусничка к нам, кстати, перестала ходить. Малышка моя проспала больше суток в первую спокойную ночь. А теперь Стасенька опять улыбается и скоро забудет эту историю.
А сюда, на конюшню я больше не вернусь. Очень уж меня к дереву, где Брусничка тянет, а идти туда боюсь, понимаю, что могу не вернуться. Так что прощаемся мы с тобой, Женя, навсегда. Не поминай лихом, - сказала Аня и засмеялась, только очень-очень грустно.
А Баронессу вскоре цыган застрелил. Он ее запряг в телегу, а она понесла так, что остановилась только лбом об стенку, чуть самого цыгана не угробила. А мать цыгана, поговаривают, что потомственная колдунья, сказала, что сама Баронесса умерла давно, а в ее теле кто-то еще поселился, вот он и хулиганит. Цыган молча взял ружье и пристрелил Баронессу. Но есть ее так и не стали, тоже закопали где-то в поле. Мать цыгана, узнав всю историю сказала, что через гривку Брусника Баронессу к себе во сне утянула, а живое тело свободным долго не остается.
Эту историю мне рассказал непосредственный участник событий. Хотите верьте, а хотите нет!
