Давно не было музыки. Сегодня познакомилась вот с таким музыкантом. ВКонтакте лента принесла. Не правда ли, интересно?
И
из интервью с ним
Интервью Псарантониса журналу «Schooligans Magazine», Vol. 5, October of 2005 - Почему вы называете себя Псарантонисом? - Это прозвище… На моей родине, в Анойе, у всех есть прозвище. У меня такое же прозвище, какое носил мой дед. Он вместе с 5-6 другими людьми похищали турок. А он был самым быстрым. Легенда гласит, что, завидя турок, бежал со всех ног им навстречу и хватал их всех до одного – словно рыбу ловил. Так что ему дали прозвище Псаратуркос (ловец турок), а позже – Псар-Антонис. Впоследствии таким образом стали называть всех членов нашей семьи: Псаро-Никос (Никос Ксилурис), Псарагьорьос и так далее.
- Сколько вам лет? - (смеётся) Напиши, что мне сто лет! - Вы ходили в школу? - Да, в начальную школу. Там меня научили читать и считать. - Когда вы начали играть? - Я тогда был ребѐнком. Когда мне было десять лет, я играл на лире, а в 12-13 лет начал придумывать музыку сам.
- Такой юный возраст? Как же вы это делали? - У музыки свой путь. Ты гуляешь по улице, она появляется у тебя в голове, ты хватаешь инструмент и играешь . - Она приходит к вам сразу или постепенно? - Постепенно было бы лучше… Видишь ли, я никогда не играю одну и ту же песню одинаково. Когда я повторяю еѐ, она звучит уже не так, как в прошлый раз. Каждый раз ты украшаешь еѐ разными способами. Вы как бы вышиваете песню, и она уходит далеко вперѐд. Музыка, дитя моѐ, это километры. Не слушай людей, которые пишут на бумаге точечки и палочки, а также тех, кто это потом читает…
- То есть это не музыка? - Нет! Нельзя записать на бумагу чувства художника. Их нельзя ни продать, ни купить. Музыка – это характер. Если вы соберѐте все бумаги с нотами, вы не получите второго Никоса (Никос Ксилурис – брат Псарантониса). Пусть кто-нибудь везьмѐт его песни и попробует научить кого-нибудь другого их петь. Так они же превратят мужественную музыку в… гомосятину! (смеётся)
- А вы знаете ноты? - Да, знаю. И что с того? Мне они не нужны. Как говорил Карагиозис, ноты – это «до-ре-ми-фа-солада». Когда я был мальчиком, я услышал это и долго смеялся. - Что вы думаете о музыковедах? - Они себя обманывают. У них столько пустых слов, теорий… Ничего хорошего им не светит!
- Почему? - Потому что они не знают, что такое музыка. Не могут достичь совершенства — и завидуют. - Вы как-то готовитесь перед тем, как выйдете на сцену и начнѐте играть? - Только настраиваю инструменты. Затем мы все выходим на сцену и – всѐ. Я никогда не говорю: «Ребята, мы сейчас будем играть такую-то песню». Они просто смотрят, что я начинаю играть, и подхватывают.
- Секундочку! Как это они их знают? - Просто мы уже очень долго играем вместе. Иногда я играю что-то новое, что они слышат впервые. - Прямо на концерте? - Да. Я играю, а они подхватывают.
- Вы ориентируетесь на публику? - Конечно, ведь они играют музыку вместе с нами. То, как они слушают и как аплодируют, влияет на то, как я играю.
- Играя, вы думаете о чѐм-нибудь? - Конечно! - Мы видели, что во время игры вы закрываете глаза. - Да, я смотрю свои собственные картины. Чтобы сделать мою музыку прекрасной, я путешествую по местам, которые я люблю. Как тебе сказать? Ну, люди ничего не имеют, но всѐ есть в природе. Природа – это бог. Природа даѐт тебе жизнь, она ест тебя и наказывает тебя. И она даѐт нам музыку. Я часами стою напротив Псилоритиса (высочайшая вершина Крита). И однажды мне пришло вот такое четверостишие: «На вершине Псилоритиса/ Не исчезает снег -/ Пока старый снег тает/ Новый ложится сверху». Я смотрел на Псилоритис – а гора мне пела.
- А где это было? Откуда вы смотрели на Псилоритис? - Я был на Идайон Антрон, неподалѐку от моей деревни. - И вы сидели со своей лирой, играли на ней? - Да. Нельзя смотреть на Псилоритис и играть популярные песни. Тогда он (у греков Псилоритис мужского рода) на тебя рассердится. Он хочет слышать рецитику, хочет слышать трагедию, хочет… - Страсть! - Страсть! Точно!
- Вы слышите музыку во сне? - Конечно. Однажды я спал, и ко мне пришла мелодия. Я проснулся и превратил еѐ в музыку. Получилась очень красивая песня, ―Aitheras‖… - Вас когда-нибудь пугала музыка? - Пугала. Бывало, я просыпался весь в холодном поту. Музыка – словно тварь, которую нельзя победить.
- Назовите две-три песни, которые вам нравятся. - Я люблю очень многие песни Никоса Ксилуриса: ―Anifantou‖, ―Aygousta‖, ―The Dasher From Sfakia‖… - А последнюю песню разве не Ксархакос написал? - Да. Ксархакос прекрасен. У него есть сила, огонь – это очевидно. Ещѐ мне очень нравятся песни и музыка Хадзидакиса – почти всѐ у него.
- Вы верите в Бога? - Верю, но я уже говорил вам: я считаю, что Бог – это Природа. Природа – это власть, она даѐт пульс всему. Всѐ имеет свой пульс. Сердце, ветер, волны, трава… Даже камни имеют пульс: пауза, тишина… Порой на камнях зарождается жизнь. Разве вы не видели – на утесах, на скалах? Где там могут расти маленькие деревья? А они растут! Где может расти любовь? Разве не на утѐсах?
- Любовь? - Да, любовь. Дерево под названием dictamus. У нас в Анойе это дерево называют словом erotas, то есть «любовь». - Это дерево как-то связано с настоящей любовью? - Да, связано. Легенда гласит, что «любовь» (dictamus) дала побег, когда на скалу упала слеза Зевса. Он плакал по Пасифае, дочери Миноса. - Любовь тяжела? - Да. Настоящая любовь всегда трудна и тяжела.
- Вы много раз влюблялись в своей жизни? - Я влюбляюсь кажду - Не хожу. Иногда, правда, если я зазеваюсь, и передо мной оказывается человек, осеняющий себя крестом, я обычно делаю так же – и у него не будет повода назвать меня ослом! (смеётся) - Вы доверяете церквям и проповедникам? - Я не одобряю их, поскольку они говорят, что до Иисуса Христа на земле не было ничего заслуживающего внимания. Я говорю им: «Итак, до Иисуса ничего не было? То есть Зевс, Кронос и Орфей – это тоже «ничего»? Слушайте, мы должны любить Иисуса, поскольку он был добрым, но очень много Иисусов, а также таких, ко был более, чем он, существовало до него…»
- Например? - Зевс, Орфей, Гомер, Корнарос, Казанзакис… Все они были богоподобными людьми с ярчайшим светом внутри. Они умели говорить с природой. Я принимаю их, я люблю их.
- Вы плачете? - Да, когда бываю один. - И о чѐм? - Обо всѐм, что делает меня печальным, трогает мою душу. Однажды один старик – бесстрашный человек, победивший очень многих – перед самой смертью рассказал мне мантинаду (критское стихотворение): «Я был презренным, находясь с презренными людьми. Я был храбрым, находясь рядом с храбрецами. И я был более чем недовольным, находясь радом с недовольными». Он жил так до последнего вздоха. Он плакал и заставлял плакать меня. Я сказал ему: «Не плачь». А он ответил: «Мужчина, который никогда не плачет, никогда не шагнѐт в огонь». Потом я спросил его: «Вы чувствовали страх, когда были на войне?» Он ответил: «Много раз. Но я говорил себе, что любой, кто умирает рядом с товарищами, не боится смерти. И я вышел из войны победителем, а трусы были убиты».
- Отлично сказано! - Тот, кто говорит, что мужчины не плачут – лжец! Покажи мне человека, который не плачет! - Эти люди были вашими учителями? - Они были моими учителями. Я прекрасно помню их всех, и мне повезло, что я получил возможность их повстречать.
- Вы встречались с Хатзидакисом? - Да, когда он организовывал мероприятия в Анойе… Он очень меня любил. Когда я впервые играл в ―Cretan Lyra Contest‖ (не печатайте это, потому что люди скажут, что я зазнался), он сказал остальным членам комиссии: «Что мы здесь делаем? Он пройдѐт ещѐ многие тысячи лет, а многие тысяч лет уже прошѐл», встал и начал аплодировать. - Мне кажется, что эти слова – лучшее, что вы слышали в жизни. - Именно так – поскольку их произнѐс настоящий артист. Это естественно, потому что артисты встречаются и общаются. Они как высокие горы: каждый видит и любит все остальные. Каждый год я приезжаю в Мойрес (деревушка на юге Крита), чтобы послушать, как играет на лире Кладос Леонидис. Чтобы посмотреть, как он держит инструмент, как делает вступления к своим песням, как касается струн…
- Тоскуете ли вы по прошлому? - Конечно, я тоскую по детству, когда учился играть, когда слушал моего брата Никоса… он прекрасно играл и прекрасно пел. Мы жили возле церкви и всегда ходили туда слушать певчих. Я помню моего брата Никоса, как он забирался на кровать, заворачивался в одеяло и начинал петь. И я тоже пел! - Часто ли вы думаете о Никосе? - Каждый день я думаю о нѐм. Он был самым совершенным человеком. Красивый, статный, настоящий человек…
- Он был лучшим музыкантом, чем вы? - Несомненно, гораздо лучшим! Моя жизнь частенько штормит, но я доволен. Очень, очень доволен. Жизнь – это борьба. Человек рождается, и сразу начинает бороться – чтобы найти грудь матери и поесть, чтобы научиться стоять, чтобы научиться ходить. Потом его утро закончится, он подойдѐт к другой двери, откроет еѐ и выйдет наружу…
- Если бы вы не были музыкантом, то кем бы хотели быть? - Я бы хотел сидеть высоко в горах и пасти коз и овец. - Вы играете музыку для животных? - Да. Я играю для овец, для птиц, для всех животных. Если вы хорошо играете, они никогда не убегут. Я нашѐл большое дерево в Идайон Антрон (возле Псилоритиса) с огромным дуплом. Каждую ночь на него слетались птицы. Множество птиц! Когда я залез в дупло, они испугались и улетели. Я начал играть на лире – и птицы прилетели опять. Они расселись на ветвях и стали слушать. Они поворачивали свои маленькие головки, но не могли видеть меня. И в какой-то момент они начали петь. И собаки могли лаять, овцы – блеять… все вместе они создавали музыку.
Ну с чего бы вдруг?) почему нет смысла ездить [верхом] реже, чем каждый день?
