Подолгу гуляя с чужой кобылой и своим жеребенком, я следила за ее поведением и движениями, смотрела, как реагирует она на еду и работу, как следит за играми и перемещением Азиза. Я часто заглядывала в ее отстраненные черные глаза, пытаясь, если не убедить себя в том, что вижу в них не ненависть, то хотя бы понять за что «за одно с другими на земле» ненавидит она и меня. И в очередной раз, по закрепившейся уже традиции, тайна поведения лошади раскрылась мне в общении с человеком.
Осторожно протягивала я пристругу в отверстие пряжки. Слева от меня крутилась черная голова со злобно заложенными ушами. То и дело щелкали у плеча зубы. Щелкали четко и однозначно: без сарказма, иронии или юмора. Озорная просто хотела укусить. Казалось, она получает удовольствие от того, что можно не скрывать своих желаний. Мне же, хотелось надеяться, что со временем этот ответ на раздражение угаснет, если не воспринимать агрессию кобылы серьезно.
Откуда-то из-за моего плеча стали доносится комментарии и советы девочки, «проработавшей» в городском прокате восемь лет, и, несомненно, лучше меня знавшей, как надо обращаться с лошадью. По странному стечению обстоятельств, я готова была согласиться, что она знает лучше меня «как надо», но никогда не сможет задуматься о том, почему надо «стараться выиграть» у лошади «как все»…
Готовая принять к сведению, все, в чем так твердо была убеждена девочка из проката, я внимательно слушала, как открывается смысл обращения с лошадью в эмоциях ее воспоминаний. Оказалось, что около года назад Озорная долго отказывалась возвращаться на конюшню из табуна, в который девочка на ней приехала, и теперь:
- По-любому надо ей по зубам дать, она наглая.
Злобные слова в рамке нестройной интонации звучали за моей спиной. Мне становилось невыносимо грустно. Я уже перестала отвечать на реплики «девочки из проката». Мне даже жутко становилось верить, что существо женского пола, человек, проживший с лошадьми годы, способен переживать свой опыт общения такими чувствами.
Затянув одну пристругу, я стала подтягивать вторую. Щелкала зубами недовольная лошадь, увлекалась своими эмоциями девочка за моей спиной:
- Ничё ты не понимаешь, ты с ней не справишься. Вот ты внимания не обращаешь, а она тебе палец откусит влёгкую.
Затянув, наконец, подпругу я ответила:
- Если бы хотела – давно бы откусила руку.
И «поднырнув» под кобылой выправила правое стремя, обошла спереди, поправив ремни уздечки, неровно лежащей на лбу, выправила левое стремя. Все это время слушала. В гласных и несогласных с собственными мыслями звуках, в обрывистом дыхании, которого не хватало на все суждение целиком, в нестройном фразовом ударении и поломанном эмоциями тоне, всплывали воспоминания о плотно прижатых ушах, изогнутой шее и извивающемся теле лошади, бросающейся на человека в попытке защитить свое пространство, своего жеребенка. Может быть заодно и меня? Неприятно хриплый голос, неприятной мне «девочки человека», отчетливо рисовал за моей спиной картину жизни этой лошади, остававшейся чуткой и отзывчивой к отрицательному воздействию, даже, несмотря на то, как часто оказывается она под его влиянием. Сливались в большую, неприятных тонов картину волны черной гривы, плавные линии злобных ушей, щелчки зубов, обрывки слов такой нечеловеческой для меня речи.
- Да, это ненависть, - задумчиво сказала я, наконец, скорее себе самой, чем обрадовано отреагировавшей девочке.
- Ну да, а что ты со мной споришь тогда? – торжествующе продолжала она.
- Значит, нас есть за что ненавидеть, животные лишних чувств не испытывают.
Голос за моей спиной еще разговаривал со своими страхами, когда перекинув повод на шею кобылы, я пошла к плацу, и по инерции и привычке пошла за мной лошадь, минуту назад щелкавшая зубами мне в лицо, подняв голову от земли и изогнув тонкую шею, двинулся за нами Азиз.
В надрывной боязни снова быть потерянным потрусила за нами щенок спаниеля, неизвестно откуда появившаяся в моей жизни прямо из детской мечты. Я всегда смотрю на собак, и смотрю особенно внимательно, когда мне особенно грустно: непропорционально высокие лапы, голова, опустившаяся к самой земле под тяжестью круглых коричневых ушей и обонятельного интереса к реальности. И совершенно белый хвост, нелепо приставленный к коричнево-пегой собачке. Годы назад, рассматривая иллюстрации в журнале «Юный Натуралист» я захотела именно такую. Я люблю собак. Я так и не научилась справляться с эмоциями людей, без собачей помощи.
От услышанного, пережитого и понятого мне стало практически физически плохо. Тогда в очередной раз пришла мне в голову мысль, что ни один человек, глубоко и безнадежно равнодушный к лошади не причинил ей больше морального и физического вреда, чем приносим мы, люди, которым лошади небезразличны.
