Этот рассказик был написан для «Золотого мустанга» аж (СТРАШНОЕ ДЕЛО!!! 10 лет назад!!!) , но не принят редакцией как нетипичный.
ДЕЖУРСТВО
Я просыпаюсь от ненавистного звона будильника.
Я отношусь к той несчастной породе людей, для которых мучительно трудно, а подчас и просто невозможно поднимать свое бренное тело затемно с нагретой, уютной постельки, выпутываться из нежного кокона одеяла и бросаться куда-то в ледяную тьму… В университете на первых лекциях меня не видели, а если и видели, то это было довольно жалкое зрелище, а мысль о работе по графику с детского сада повергала меня в противный трепет.
Да, есть одна сила, способная вынудить меня просыпаться, когда само солнце еще спит, и отправляться грохочущими электричками, ледяными электричками с заиндевевшими окнами в бесконечную пургу русской зимы. И я наблюдаю сквозь оттаявшее под моими губами колечко стекла рассвет, когда все нормальные – с моей точки зрения - люди еще смотрят свой последний предутренний сон.
Серые лица, лица не проснувшихся толком людей угрюмы и замкнуты, на них печать недовольства. На лицах женщин – фальшивая маска косметики, которая так не идет им, а от глаз разбегаются глубокие морщинки-лучики. Еще темно и холодно...
Бедные, бедные они. Они едут на свои высокооплачиваемые службы, встречаются со своими автомобильными мужчинами, качают своих крикливых младенцев. А я – ну что я, сегодня мой день, день моего торжества, моего упоительного восторга, за который я плачу не отработанными и не оплаченными часами, ранним пробуждением, тряской в транспорте в течение двух часов. Зато в этот день мое лицо чисто, я не нуждаюсь в синтетических красках цивилизации, а плечи расправляются.
Звонкое чувство ликования начинает переполнять меня. Я почти уже проснулась и почти уже приехала… Сугроб, еще сугроб – я начинаю торопиться, перелезаю через пушистые холмы. Пробегаю почти рысью через проходную…
Услышав звук отпираемой двери, первым, как всегда, звонко ржет Мамай. Глуховато хрюкает Заток, интеллигентно подает голос Канзас – он у нас новенький, а ненаглядный мой Рыжий, он же Вихрь, он же Витек, он же зараза эдакая, ржанув коротко, начинает долбить копытом дверь. Он давно уже отбил планку, приваренную понизу железной двери денника, и теперь там привинчена деревяшка, да только грохоту от этого не уменьшилось. Пить хочет. Офис мечется, перебирает тонкими ножками, фыркает. В последнее время у гнедого сильно отросла грива.
Прямо в городской одежде я проверяю, оставлена ли вода в ведрах. Ее не оказывается, и это огорчает меня – я предпочитаю давать лошадям воду, которая уже отстоялась. А так, у нас из водопровода идет мутная тепловатая водица, внешний вид которой мне не нравится.
Мамаю и Затоку я ставлю ведро прямо у двери. Остальные могут опрокинуть воду, и поэтому Канзасу приходится поднять ведро на бетонную кормушку, а за Осей следить. Последним я пою Витька, заразу эдакую. Все предыдущие манипуляции он сопровождает оглушительным аккомпанементом ударника – своего, к сожалению, подкованного копыта. Я хлопаю его по лоснящейся красной шее. Витькина шерсть – рыжая с редкими белыми волосками, а грива и хвост – рыже-желтые, светлее основного тона шерсти. Красавец.
Но времени разводить нежности нет. Вихрь бросает пить, осушив примерно полведра, и тянется к сену снаружи денника. Конечно, покушать мы горазды. Кушать мы можем, прямо скажем, целый день, даже если не работаем. Я задаю сено – утром килограмма по 1,5, не больше, – и рысью разношу завтрак – сухой овес. Гарнец на морду. Когда один из коней получает завтрак, остальные жмут уши, мечутся, мотают головами. Вите завтрак приходится нести, подняв над головой, – иначе выбьет тазик, аппетит у него, понимаешь, хороший.
Канзас – его денник последний – преподносит мне неожиданный сюрприз. Оказывается, он за ночь наложил в кормушку навоза. Выношу ведро. Срочно приходится выметать навоз жестким коротким веничком, но еду я ему ставлю все-таки в тазике, не насыпаю в грязноватое бетонное углубление. Потом вымою с содой.
Витя, пока ест, шумно скребет копытом пол денника. Заток есть небрежно, как бы нехотя, едва хватая овсинки бархатными губами. Понятно, не голодный – не работает. Я заранее знаю, что последним доест Мамай. Я вообще хорошо знаю наших жеребцов. Успела познакомиться за 3 года.
У меня есть 20 минут передышки – я стремительно переодеваюсь, ставлю кипятить чайники. Небольшая косметическая уборка в конюшне – на случай нежданного визита. Как же я люблю вот это все – склоненные головы лошадей, хрупанье, запах навоза и сена, чистые опилки… Я чувствую себя здесь сегодня хозяйкой. Еще бы – пять голов! Я должна всех привести в порядок, поработать, почистить, подбить денники. Да, и еще кошки – сейчас их 3. Выливаю привезенное молоко кошке Куксе и двум котятам-Тараканам в возрасте месяца. Более мелкий Таракан шипит, - ну, словом, все, как обычно.
Проверяю вахтенный журнал и лошадей. У Офиса компресс на левой передней. У Затока бинт на пястном суставе, в просторечии – на коленке, хотя колени у лошадей на задних ногах. Снимаю. Смотрю по журналу, что новенького заболело у лошадей за неделю, – слава богу, ничего.
Ах, а какие у нас были кошки, вспоминается мне, пока я подбиваю денники. Работать приходится быстро – вот-вот приедут прокатчицы. Кот Шашлык удивительного зеленого цвета. Белоснежный Эльф, а с ним – Нимродель и Галадриель, попросту Нинка и Машка. И куда только все делись? Теперь – Кукся и братья Тараканы, да приходящий Тимоня черного цвета с манишкой, огромный, поразительного для кота размера.
Мой прекрасный Витек наелся и опять требует пить. Нет уж, хороший мой. Надо все делать вовремя. Теперь жди.
В десять приезжают две девочки-начинающие. Одна меня уже знает, и верхом ездила, а другая начинает задавать типичные вопросы: зачем железка в рот? А нельзя поехать с недоуздком вместо уздечки и почему? А подпруги не давят? А за гриву – не больно? А чего это я ему ногу заматываю?..
Я не люблю возиться с начинающими. Мне хочется послать девочку к черту, или же объяснить ей, что я уже немного устала, что я вычистила и подседлала трех лошадей, что ей следовало бы хоть что-то почитать, прежде чем ехать сюда. В очередной раз я с горечью убеждаюсь, что давать одновременно теоретический и практический урок, а заодно и технику безопасности, очень трудно. Вот и получается разговор на уровне “Стукни ногами, дерни за веревочку…”
Собственно говоря, клуб был задуман не для проката. Проката у нас мало, попасть можно только по предварительной договоренности, после выписывания особого пропуска, да еще по рекомендации одного из членов клуба. Мы все – члены клуба – регулярно платим взнос и ухаживаем за лошадьми. Взносов на все нужды, конечно, не хватает, и поэтому каждый из нас старается за очень небольшие для Москвы деньги покатать своих знакомых – заработать на седло, корма, ветеринара. Заодно, естественно, поработать лошадей – не последнее дело!
Ну вот, марафет в конюшне наведен, кони приготовлены, и мы уезжаем. Заток и серый частный Канзас провожают нас тоскливыми взглядами.
В жеребцах я уверена, а в девочках – нет. Езда шагом и местами короткой рысцой неимоверно трудна, потому что мне приходится следить за каждым их движением. Голос срывается на хриплое карканье: “Пятку вниз… Пятку вниз… Пятку вниз…” Зато – я заработала на полтора мешка овса.
В принципе, я горжусь своими преподавательскими талантами. На 3 занятии я сажаю человека на галоп, а через 10 уроков уже не стыжусь за него на полевой прогулке. И времени на людей никогда не жалею.
Вихрь подо мной хрюкает, рычит. Ему не интересны эти дорожки. Ели уж мы не стоим и не кушаем, то почему бы нам и не побегать?!.. Он начинает капризничать, сворачивать, закидываться, выгибать радужную жирную шею, нагибать голову. Я уговариваю скотинку потерпеть.
Слава Богу, поездили без приключений. Наступает время обеда, дел у меня по горло, тем более что снова приходится убираться в денниках коней, которые стояли. Девочки пытаются пообщаться. Но мое терпение лопается, и, извинившись, я выставляю их вон.
После того, как в конюшне снова убрано, а кони едят остывшую кашу, сажусь обедать и я.
После обеда – моя смена. Это значит, что я выберу коня и поеду работать по своему вкусу.
В два часа дня слышу в коридоре конюшни топоток. Я никого не жду, и поэтому напрягаюсь, – но это Полина, моя маленькая подружка. Полина в свои 15 лет – отличная всадница, легкая, долговязая, бесстрашная. Я радуюсь, что она прибежала. Значит, поедем вместе.
Внимательно изучаю график работы наших коней. Витек много стоял, Мамай много работал. Значит, Мая оставляем отдыхать, а берем Офиса и Рыжего. Утром я позволила себе расслабиться и не стала проверять копыта, а вот работа после обеда, да еще с Полиной – дело другое, и мы принимаемся расчищать копыта. У Офиса более-менее порядок, а вот у Витьки – караул. Оказывается, на правой стороне у него откололось по половине подковы на обеих ногах. Бедняга, а я его еще утром брала! Правда, шаг для Вити не работа.
Тащу кузнечный инструмент. Снег сегодня глубокий, так что босому коню ничего не грозит. Лучше снять подковы, чем работать его с такой асимметрией.
Изрядно помучившись, все подковы отдираем. Сходит семь потов, вроде уже и ехать никуда не охота… а время поджимает, уже четвертый час. Попутно рассказываю Полине, как у меня утром завизжала прокатчица. Она, понимаешь, визжит, Мамай и Ося понесли. Я только успела повернуть Витю поперек дороги, чтобы они об него затормозили. Витя упрямый – попробуй сдвинь его с места, ежели он стоит поперек дороги.
Лес кажется хрустальным. Я часто поражаюсь, как могут жить горожане, которые редко выбираются за город. Здесь я чувствую пульс природы, ее биение, ее живое слово. Неделя за неделей – раньше это называлось дневником юного натуралиста, но это не опишешь, это следует чувствовать… Я вот чувствую теперь, в феврале, как крадется неслышно весна – об этом говорит и луч, прочертивший светлую линию между деревьев, и особенные голоса птиц, и влажная, несмотря на мороз, кора деревьев… И Витя. Он притормаживает, роет ослепительный снег копытом, фыркает, а потом без команды, утробно хрюкнув, разгоняется, сначала тяжело, как локомотив, а затем все легче и легче, и вот уже стелется неслышно и воздушно, а Полина, скачущая рядом на Офисе, шепчет: “Красавец… Красавец…”
Да. Любимый мужчина.
Погуляв два часа, обледенелые и счастливые, приезжаем. У Полины заморожены руки – она их не чувствует, а я не ощущаю ног по колено. Ерунда. Это такая ерунда…
А еще надо прогулять Затока – поводить его в поводу хотя бы 30 – 40 минут, и вывести ненадолго белого. Жаль его. Не хватает работы. Застоялся, завидует. Ржет, когда кони возвращаются из леса.
И снова все должно повториться – уборка, кормление, спуск сена с сеновала; чистка лошадей и смазывание подседов лекарством на ночь, укол антибиотика Вихрю – у него мокрецы особенно сильные, компрессы.
Господи, ну зачем все это… Я устала, как собака, а еще тащиться 2 часа домой по холоду, голодной, воняющей конюшней. Сидеть бы в городе, сходить с хорошим человеком в ресторан, написать 6 – 7 страничек… Работа-то у меня тоже любимая. Зачем? Зачем?!
Я задаю себе этот вопрос уже 13 лет.
И сквозь усталость звенит, ликует какая-то струнка моей души – вот через неделю…
Я непременно вернусь сюда.
Меня аж завидки берут, ты ТАМ... 
